Энн Райс - Черная камея

Конечно, Гоблин не призрак живого человека, но эти эксперты со знанием дела заявляли, что и в кухне, и в кладовой приборы фиксируют наличие полтергейста, которому они приписывали едва слышимые шорохи и самопроизвольные переключения приемника с одной радиостанции на другую. Насколько мне известно, полтергейсты – это духи в чистом виде.

Так я жил до шестнадцати лет. Еще мне запомнились рождественские банкеты, о которых я уже упоминал, пение гимнов на лестнице и, разумеется, роскошные обеды с жареной индейкой, гусем, ветчиной и всем, что к ним полагалось. В те времена иногда случались такие холода, что женщины надевали свои старые шубы, пахнущие нафталином, а мужчины, чтобы согреться, не стеснялись присоединяться к общему пению.

Пение гимнов иногда вызывало у меня слезы. Когда на Рождество поют женщины, это естественно, но когда в хор вступали мужчины всех возрастов, причем делали это открыто и смело, это было особенно чудесно. Я плакал каждый год. А еще мне казалось чрезвычайно трогательным чистое сопрано, выводившее "Святую Ночь" и "Что это за дитя?". Разумеется, я пел вместе со всеми.

Не опережая событий, скажу, что был еще Весенний фестиваль, когда вокруг Особняка расцветали все азалии, розовые, белые и красные, а мы накрывали на лужайке грандиозный фуршет, почти как свадебный. Кроме того, фуршет устраивали на Пасху.

Теперь, наверное, мне следует рассказать о всех свадьбах и связанной с ними суматохе, об официантах, которых я видел в кухне и которые все как один чувствовали присутствие духов, и о невестах, ударявшихся в истерику из-за того, что прическа получилась плохо, а парикмахер уже уехал, и о Милочке, моей дорогой Милочке, тучной и неизменно заботливой, которая, пыхтя и отдуваясь, мчалась по лестнице спасать невесту, прихватив с собою электрические щипцы для завивки. Одно-два точных движения – и все сразу становилось в порядке. А еще в Блэквуд-Мэнор праздновали Марди-Гра [11], и тогда в доме, традиционно убранном в фиолетовые, зеленые и золотые тона, не оставалось ни одной свободной комнаты, хотя от Нового Орлеана туристы добирались до нас больше полутора часов.

Иногда, очень редко, я отправлялся в город, чтобы поглазеть на парады. Сестра Милочки, тетя Руги, жила на Сент-Чарльз-авеню, по которой, как тебе известно, и проходит главный парад Марди Гра. Но она не принадлежала к роду Блэквудов, а ее сыновья, хотя они, скорее всего, были абсолютно нормальными людьми, казались мне волосатыми чудовищами с устрашающе низкими голосами, и в их доме я чувствовал себя неуютно.

Поэтому я не проникся особой любовью к Марди Гра, хотя, конечно, мне нравилось веселье, которое устраивалось здесь, в Блэквуд-Мэнор, с неизменным костюмированным балом в ночь после Жирного вторника на Масленой неделе. Поразительно, какое огромное число гуляк приезжало к нам из Нового Орлеана с заходом солнца, после многочасового проезда папуасов и королей на передвижных платформах, чтобы упиться в стельку в нашем по-праздничному богатом баре.

Разумеется, я встречался и с другими детьми, хотя очень редко – в Хэллоуин, на Рождество и иногда на свадьбах. Должен признаться, что не проникался к ним симпатией. Все они казались мне капризными маленькими людьми. Теперь остается только смеяться над собой за подобные мысли, но, как я уже говорил, мой мир состоял из призраков и взрослых, и я просто не знал, как вести себя с детьми.

Думаю, я даже боялся их, считая ненадежными и даже немного опасными созданиями. Впрочем, объяснить что-либо с уверенностью мне трудно. Помню лишь, что Гоблину они не нравились. Впрочем, Гоблин вообще не любил, когда я проводил с кем-то много времени.

Так или иначе, но по своей природной склонности и осознанному выбору я предпочитал компанию взрослых.

Прежде чем рассказать тебе о свадьбах, я должен сделать одно ужасное признание. Речь пойдет о событии, произошедшем вдали от Блэквуд-Мэнор в ту ночь, когда я стал Охотником за Кровью. Но час этого признания еще не пробил – он наступит позже.

Такова история моей семьи, которую мне рассказали, когда я был в невинном возрасте и меня опекали Папашка и Милочка да тетушка Куин, которая, словно фея из сказки, только иногда спускалась на землю на своих невидимых крыльях.

Есть у нас и другие родственники – по линии жен Уильяма. Их у него было две: первая приходилась матерью Гравье, а вторая – тетушке Куин. Кроме того, родственники жены Гравье и, разумеется, родственники Милочки. И хотя время от времени я вижусь с этой родней, она никоим образом не касается этой истории и вообще не оказала на меня никакого влияния, если не считать того, что из-за них я начал себя чувствовать безнадежно странным, не таким, как все.

Но пора перейти к рассказу обо мне и Гоблине и о том, как я получил образование. Перед этим, однако, позволь мне, насколько возможно, проследить родословную Блэквудов. Манфред – наш патриарх, и Уильям приходится ему сыном. Уильям родил Гравье. Гравье – Папашку. А Папашка на закате жизни, когда он и Милочка уже отчаялись завести ребенка, произвели на свет Пэтси. В возрасте шестнадцати лет Пэтси родила меня – Тарквиния Энтони Блэквуда. Что касается моего отца, то позволь мне сразу же внести в этот вопрос ясность: никакого отца у меня нет.

У Пэтси весьма смутное представление о том, что происходило с ней в те недели, когда я мог быть зачат. Она лишь помнит, что пела с ансамблем в Новом Орлеане, раздобыв фальшивые документы, чтобы получить работу в клубе, где играл этот ансамбль, и с целой компанией музыкантов и певцов жила в квартире на Эспланейд-авеню, где было "полно табака, вина и общения".

Я часто гадал, почему Пэтси не сделала аборт. Наверняка она ухитрилась бы это устроить. И каждый раз меня терзает одно подозрение: Пэтси, скорее всего, думала, что материнство сделает ее взрослой в глазах Папашки и Милочки и тогда они предоставят ей свободу и деньги. Однако Пэтси не получила ни того ни другого. И вот на руках шестнадцатилетней девчонки оказался младенец, годившийся ей скорее в младшие братья, чем в сыновья. Она понятия не имела, что со мною делать, и упорно продолжала осуществлять свою мечту: стать известной певицей в стиле кантри и заиметь собственный ансамбль.

Мне приходится вспоминать об этом, когда я думаю о матери. Приходится изгонять из сердца ненависть к ней. Но каждый раз я не могу не чувствовать боли. Стыдно в подобном признаваться, но я готов ее убить. Я презираю ее. Возможно, я теперь превратился в чудовище, благодаря поворотам судьбы, которых мог бы избежать, имея хотя бы намек на то, что меня ждет впереди. Но Пэтси тоже чудовище, хотя и другого сорта.

Но вернусь к истории о себе и Гоблине, расскажу, как воспитывали меня и как я, в свою очередь, воспитывал его.