Энн Райс - Черная камея

"Вы говорите о Линелль Спрингер?"

Я кивнул.

"Так вы тот самый юноша, которого она учила, о котором столько рассказывала? – спросил он. – Ну конечно! Тарквиний Блэквуд – ее радость и гордость. Она любила вас как родного".

Я почувствовал комок в горле и чуть не разрыдался, ибо никак не ожидал услышать подобное.

"Это правда, что после аварии она ни на секунду не пришла в сознание? – спросил я. – Что так и не поняла, как сильно пострадала?"

"Правда, – ответил он как-то очень робко, с большим почтением. – Она пролежала здесь две недели. Приходили ее дочери. Проигрывали ей записи любимой музыки и стихов. Но она была где-то слишком далеко, а раны оказались чересчур серьезными. Мы сделали все, что могли, но она нас покинула".

Его слова доставили мне огромное облегчение. Мне показалось, будто какая-то ключевая глава моей жизни наконец дописана и теперь навсегда останется со мной в своей целостности, без единой недосказанной детали. А еще у меня возникла уверенность, что этот человек не станет мне лгать – никогда, ни по одному поводу.

Тетушка Куин осыпала меня поцелуями и сообщила, что Клем только что вернулся с ее чемоданом и теперь она может пойти и переодеться.

В палату вошел отец Кевинин Мэйфейр и сел рядом со мной. Гоблин, не покидавший своего поста за спинкой кровати, посматривал на священника с подозрением.

"Так что вы хотите от меня услышать? – спросил я у отца Кевинина. – Вам, вероятно, уже известно все, что я рассказал другим. Наверняка вам сказали и то, что Гоблин меня спас Вы ведь знаете Гоблина. Каждое воскресенье он приходит со мной на мессу".

"Не стоит так бояться меня, Квинн, – священник говорил чуть тверже и громче, чем доктор Уинн. – Я не враг. И я здесь не для того, чтобы предать вас суду испанской инквизиции. Ваша служанка, Рамона, видела, как по воздуху летали осколки. Если бы я это увидел, то, возможно, никогда впредь не усомнился бы во всемогуществе Спасителя. Возможно, это дело рук самого дьявола".

"В ванной не было никакого дьявола, – отрезал я. – Там был лишь обозленный тщеславный человек – высокий и красивый. Он прошел мимо охраны и дернул меня прямо из постели. А потом Гоблин, мой Гоблин... – Я взглянул на своего приятеля и увидел, что он обеспокоенно разглядывает отца Кевинина. – Мой Гоблин разбил стекло, чтобы отогнать от меня злодея, и принялся швырять в него осколки. Но тот не видел Гоблина, как не видите вы. Этот человек никак не мог понять, что происходит. Поверьте, Гоблин не от дьявола. Должен же быть какой-то промежуточный тип духовной субстанции, которая не относится ни к дьяволу, ни к ангелу. Обязательно".

"Возможно, вы правы", – к моему удивлению, согласился отец Кевинин.

Он на секунду задумчиво отвел взгляд, а потом снова посмотрел на меня. Я нашел, что он безумно красив. И дело было не только в сочетании ярко-рыжих волос и зеленых глаз, а в тонких чертах лица, выразительном взгляде, мягком голосе.

"Года два назад, а то и меньше, – сказал он, – я бы вам ни за что не поверил. Но теперь... Со времени переезда на юг я так много узнал о привидениях и семейных проклятиях, что стал менее категоричен в своих суждениях и даже изменил свой нрав. – Он помолчал. – Но вот что я вам скажу порождение ли это дьявола или нашего воспаленного мозга, являются ли они призраками или бестелесными существами непонятного происхождения, духи все равно не приносят нам никакого добра. В этом я уверен".

Гоблин начал проявлять признаки волнения и с холодной ненавистью уставился на отца Кевинина.

"Нет, Гоблин, – предостерег я, – ничего не предпринимай".

Я огляделся вокруг, внезапно встревожившись. Над раковиной висело зеркало. Что, если он разобьет его вдребезги? Теперь он знал, что способен и на такое!

Гоблин учится!

А Гоблин смотрел на меня с какой-то странной улыбкой, словно говоря: "Тебе не кажется, что я лучше знаю, как поступить?"

"Послушайте, он здесь, – сказал я отцу Кевинину. – Вы его не видите, но он сейчас стоит за спинкой кровати. И он считает это грубостью, если в его присутствии о нем отзываются как о каком-то зле. Никакое он не зло. Каким образом он оказался настолько ко мне привязан, я не знаю. Вероятно, он просто витал над землей, выискивая того, кто мог бы его увидеть, а тут подвернулся я, ребенок, обладавший этим даром. Так возникло наше маленькое братство, его и мое. Я не знаю, как оно было на самом деле. Но сегодня он меня спас. Он спас меня, проявив недюжинную силу. Это он разбил стекло, не я, и мне не хотелось бы, чтобы он хотя бы на секунду счел меня неблагодарным".

Отец Кевинин, изучавший меня пытливым взглядом во время всей речи, теперь кивнул.

"Давайте договоримся так: если захотите поговорить со мной – позвоните, я оставил свой номер телефона вашей тетушке, а в больнице я бываю ежедневно, совершаю обход. Скоро я окончательно стану штатным священником. Вы не представляете, какими исследованиями мне иногда приходится заниматься по просьбе доктора Роуан. Позже я еще загляну к вам".

"Так что она просит вас исследовать?" – заинтригованный, не удержался я от вопроса, чувствуя, что постепенно успокаиваюсь и что мне нравится с ним беседовать. Он оказался совершенно не тем типичным священником, каким я его представлял.

"Клиническую смерть, – ответил он, – вот что я исследую. Это когда у людей констатируют смерть, и они видят яркий свет, проходя через туннель, и приветствуют существо, состоящее из света, а потом их возвращают к жизни, и они нам рассказывают о пережитом".

"Да, знаю. Я читаю все, что можно найти по этому вопросу. И верю, что именно так все и происходит. Так оно и есть на самом деле".

"Таким людям часто не верят, – продолжал священник. – Я здесь для того, чтобы верить, однако никогда не задаю наводящих вопросов и не высказываю предположений".

"Я понял. Вам приходилось разговаривать с теми, кто пережил подобное?"

"Приходилось, – ответил он. – Разумеется, я также совершаю другие обряды: исповедую больных, причащаю".

"А мне вы... поверили?"

"Я верю вам, верю, что вы говорили правду, – подтвердил он. – Не хотите ли теперь причаститься? Никаких особых усилий от вас это не потребует".

"Я не болен, – ответил я. – А что до моих плотских грехов, то я пока не готов в них признаться. Не готов к исповеди. И не могу принять причастие. Секс все еще для меня внове".

"Да, – сказал священник с едва заметной усталой улыбкой, – в вашем возрасте это довольно трудно. – Он пожал плечами, а потом вдруг, весело улыбнувшись, добавил: – Когда мне было столько лет, сколько вам, все это казалось мне адом, да и теперь я частенько так думаю. Священники, знаете ли, тоже исповедуются. Другим священникам. Все не так просто".

"Вы мне нравитесь. Понимаю, это не имеет, наверное, большого значения."