Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета

Укрепившись в сфере идеологической, Прадера двинул в политику — начал хлопотать о депутатском мандате. Удача ему сопутствовала: он прошел в сейм, снискав на этом поприще скорую популярность. Речи его на заседаниях, эффектные и энергичные, блистающие безупречной, хотя и несколько бесстрастной логикой, сразу обратили на себя всеобщее внимание. Через недолгое время он сколотил из своих клевретов клуб «Друзей Отечества», не покладая рук расчищавших ему путь на самый верх. И когда через полгода разразился политический кризис, и часть кабинета ушла в отставку, Прадера ухватил министерский портфель и вскоре выбился на первое место.

Мощно подпираемый своими сторонниками, которые его стараниями составили большинство в правительстве и в парламенте, новый лидер развернул широкомасштабную акцию. Направление, которое он выбрал для своей политики, идеально отвечало философским принципам, успешно опробованным на профессорских лекциях: Прадера-политик явился практической реализацией Прадеры-философа.

Правительство Прадеры приступило к действиям под лозунгом «оздоровление внутренних артерий государственного организма и экспансия вовне».

Программа, предложенная реформатором в его первом эффектно составленном expose, ошеломила широкие общественные круги. С энтузиазмом говорилось о «забившемся пульсе народной жизни», о «чудодейственном росте и возмужании тела нации», о «наплыве племенной энергии». Пресса стройным хором распевала дифирамбы в честь гениального государственника, припасшего козырную карту, в покорном почтении гнулась даже строптивая выя вчерашней оппозиции. Прадера одержал верх по всей линии.

Помян наблюдал и помалкивал. Триумф противника не казался ему собственным поражением. Более того, в первые месяцы воцарения новой системы он тоже словно бы поддался массовому внушению и впал в сомнения. Явилась мысль, что, вероятно, для заветных его, Помяна, идей еще рановато, может, надо подождать, пока народная душа не окрепнет в благополучии. Правда, назойливый внутренний голос ехидно напоминал ему непреложную истину: все из духа и все для духа, любая сила, даже облеченная властью, уязвима и непрочна, если не опирается на мощный духовный фундамент. Помян старался, однако, не слушать несвоевременные подсказки строптивца — молчал и ждал результатов.

Ожидание было недолгим. Через несколько лет деятельности Прадеры здание, поспешно возведенное его бестрепетной рукой, дало первые трещины. Изгнание идеализма в высший, чуть ли не потусторонний мир идей, оборачивалось ущербностью дел земных. Страной безраздельно владело духовное хамство, на горизонте внешней политики появились тяжелые свинцовые тучи, готовые разразиться страшной бурей, с которой явно было не справиться растучневшим сибаритам из окружения Прадеры. Его несокрушимая система, которую столь охотно сравнивали с гранитным монолитом, зашаталась.

Прадера тем не менее удерживался на своем посту. Забравшись на правящие высоты путем потакания низменным инстинктам толпы, он судорожно цеплялся за руль, выскальзывающий из рук. Как только подняла голову долго молчавшая оппозиция, он предпринял меры пресечения, попахивающие диктатурой. Как знать, не подумывал ли он о государственном перевороте? Быть может, в честолюбивых снах грезилась ему королевская корона?…

А положение тем временем ухудшалось из месяца в месяц. Неуступчивость и гонор премьера разжигали враждебность соседей, отвращали союзников; стране грозила фатальная изоляция. Тогда-то и забрезжила в душе Помяна мысль о его ликвидации — удачливый соперник превращался в помеху на пути развития общества, которую надлежало устранить любой ценой. Надо было измыслить способ. Легитимная дорога исключалась: хотя и пошатнувшийся, Прадера имел еще достаточно сил, чтобы отразить любые законные попытки низложения. Оставалось покушение или убийство как результат личной стычки. Чтобы не угодить в террористы, Помян выбрал поединок. Вызов к барьеру казался ему единственно достойным выходом из ситуации: вверяясь року и рискуя собственной жизнью, можно было идти к грозной цели с чистой совестью.

Сторона техническая, связанная с исполнением замысла, не представляла трудности. Поскольку Прадера, если зацепить его как политика, обойдет молчанием даже явное оскорбление или, того хуже, не погнушается затащить обидчика в суд, он решил инсценировать светскую ссору.

Оказия подвернулась быстро благодаря обширным связям Помяна с литературным бомондом. Зная, что премьер весьма охотно бывает по пятницам на приемах, устраиваемых радушным домом Рудзких, он тоже добился приглашения на двадцатое сентября. Во время салонной беседы на философские темы противники обменялись весьма острыми репликами, зазвучали слова недвусмысленные и обидные — Помян старался вести себя как можно оскорбительнее. Поединок делался неотвратимым…

Через несколько часов обговорили условия: тяжелые, исключающие для дуэлянтов возможность выйти из дела целыми и невредимыми. Встреча была назначена на полдень двадцать второго сентября, и… в тот день, за полчаса до дуэли, Прадера погиб, смертельно пораженный неизвестным злодеем. Рок опередил и избавил Помяна от хлопот…

Так, во всяком случае, казалось, ибо он не верил в случайность. Видимо, существовала некая таинственная сила, укрытая в организме мира, — разум, бдящий над тем, чтобы определенные границы не переступались: как только одержимый фанатичной мыслью человек подавался слишком далеко в ту или другую сторону, грозя нарушением баланса, сила эта являла себя посредником справедливым, хоть и немилостивым. Именно ее вмешательство спасло Помяну жизнь. Удивляло только, что никто об этом пока не догадался. А ведь даже беглый взгляд на подробности трагической гибели Прадеры наводил на подобные размышления. Уже несколько месяцев с напряженным вниманием следил Помян за ходом дела, часами вчитываясь в отчеты газетных репортеров. Ему сразу бросилась в глаза характернейшая деталь трагедии: явная иррациональность преступления. Убийство произошло при следующих обстоятельствах.

22 сентября, около 11 часов 30 минут на квартиру премьер-министра Казимежа Прадеры явились два его близких друга, господин З. и доктор К., по неотложному делу, требуя немедленно доложить о себе хозяину. Слуга, ушедший с докладом, вернулся через минуту бледный как полотно и не мог слова вымолвить от ужаса, жестами приглашая визитеров следовать за собой. Сильно встревоженные, они направились в глубину дома. Миновав два зала, свернули в боковой коридор, ведущий в застекленную с трех сторон угловую галерею. Тут слуга остановился и пропустил гостей вперед, сам же стал пятиться, словно боясь ступить хоть шаг дальше. Господа З. и К., предчувствуя несчастье, быстро пересекли галерею и очутились в белой мраморной лоджии, выходящей в парк.