Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета

«Заподозрил, — нашептывал чей-то голос, холодный и острый как сталь. — Наверняка догадывается…»

«Да мне-то до всего этого какое дело?!» — чуть ли не вслух огрызнулся он и подозвал официанта, чтобы расплатиться. Через минуту Помян уже шел нервным шагом вдоль эспланады.

Несколько дней спустя на него напала охота посетить особняк на улице Ясной; желание, поначалу робкое и как будто случайное, наперекор доводам разума становилось все сильней и неодолимей. Он упирался неделю — потом уступил.

Пришел туда после полудня.

Дом был пуст. Через две недели после смерти Прадеры красивая двухэтажная вилла почти полностью обезлюдела. Кроме дворника и старого камердинера, в доме никого не осталось. Даже уравновешенный и исполненный национальной невозмутимости американский посол, при жизни премьера занимавший правое крыло здания, переехал в другой квартал. Опустевший особняк обрастал сплетнями, затягивался паутиной зловещих вымыслов и легенд. Поговаривали, что в доме завелись привидения…

Неудивительно, что Помян без особого труда проник внутрь. Тихонько приоткрыв входную дверь, охраняемую двумя дремлющими в нишах каменными львами, он проскользнул в вестибюль. Первые двери у лестничной клетки на втором этаже были открыты. Он вошел не колеблясь. Неодолимое любопытство потянуло его вправо, в анфиладу комнат, упирающихся в галерею, что ведет к лоджии. Внезапно он задрожал: в соседнем помещении кто-то был — скрип паркета выдавал чье-то присутствие.

Он замер с бьющимся сердцем. Затем на цыпочках, бесшумно приблизился к полуоткрытым дверям библиотеки. Посреди покоя стоял камердинер Швенцкий, вглядываясь в висящий над столом портрет Прадеры в натуральную величину. Выцветшие, затянутые старческим туманом глаза с обожанием и почти собачьей преданностью впились в изображение господина. Внезапно из впалой груди старика вырвался глубокий вздох. Сняв медленным жестом очки, он тяжело опустился в кресло и тихонько заплакал, свесив голову…

Помян воспользовался моментом. Мягким кошачьим шагом скользнул мимо и добрался до галереи, полукругом опоясывающей это крыло здания. Через минуту он был в лоджии. Глаза его с наивной жадностью искали следы злодейства, совершенного тут два месяца назад, высматривали ржавые пятна крови на плитках пола. Тщетно! В зеркально блестевшем мраморе он видел только собственное отражение. Перегнувшись через перила, он выглянул в сад. Оттуда ему кровавой усмешкой ответили розы и меланхолические взгляды тюльпанов. Сбоку, в левом углу, сиротливо торчал голый флагшток — память об американском после.

Здесь, окончив труды земные, не раз, вероятно, вслушивался в предвечернюю тишину великий государственный муж… Здесь, подставляя натруженный лоб порывам прохладного ветерка, ковал он гордые планы на будущее. Опершись на этот вот парапет, предавался грезам владыки… А может, в белые лунные ночи выслеживал отсюда по звездам свою судьбу?…

Помян усмехнулся, полугорько, полуязвительно.

— Sunt lacrimae rerum, — задумчиво прошептал он. — Взлеты и падения, суета сует… Sic transit gloria mundi.

Он покинул лоджию и, наткнувшись на боковой выход, стал спускаться по винтовой лестнице. Внезапно на повороте он углядел взбирающуюся ему навстречу фигуру. Какой-то изможденного вида человек, согбенный, в длинном грязно-буром рабочем халате, прихрамывая поднимался по лестнице. Помян откуда-то знал это смуглое, в глубоких морщинах лицо и неуклюжую прихрамывающую походку… Эта физиономия, эта отталкивающая физиономия, чья-то отвратительная карикатура… Только чья?

Гнев — напрасный, необъяснимый — залил ему кровью глаза.

— Чего ты тут шляешься, старый прохвост? — выкрикнул он, распираемый непонятной злостью. — В полицию тебя надо свести, негодяя!

Человек в буром халате поднял на Помяна глаза — спокойные, с выражением холодной издевки — и молча, слегка коснувшись его мимоходом, продолжил свое восхождение наверх: он, видимо, направлялся туда, откуда возвращался Помян, — в лоджию. Одного его взгляда было достаточно — холодея от страха, постукивая зубами точно в ознобе, Помян его узнал. Узнал и в тот же миг потерял из виду: не дойдя до верхней площадки, странный субъект распался на мглистые хлопья и бесследно сгинул.

Помян глубоко вздохнул и, отерев потный лоб, крадучись двинулся к входной двери, чтобы вырваться наконец из объятий проклятого дома. Он уже коснулся дрожащей рукой дверной ручки, когда сзади раздался сухой кашель Швенцкого.

— Вы к кому приходили, сударь? — подозрительно спросил камердинер.

— Я пришел навестить тень твоего хозяина, — ответил Помян чужим деревянным голосом, — но вместо этого повстречал…

Он не докончил и, махнув рукой, выскочил на улицу.

Вот уже три недели почти каждый день повторялись одни и те же «шуточки». Со стороны они могли показаться невинными проказами бездельного лоботряса, пускающего из-за куста бумажные шарики прямо в лоб докучливому наставнику. Пустые, лишенные особого смысла шалости. Да, так могло показаться со стороны. И Помян не стал бы придавать этим мелочам большого значения, если бы не упорная, из глубин души поднимающаяся уверенность, что забавы эти служат предвестием чего-то серьезного. Какое-то полуосознанное, но прочное воспоминание, питаемое опытом прошлых лет, остерегало его перед опасностью, грядущей по стопам невинных прелюдий. Началось же все с поистине смешных злоключений. Кто-то иной, настроенный к окружающему не столь чутко, мог их попросту не заметить, но Помян с ходу сообразил, что дело нечисто.

Он заметил однажды нечто странное в обстановке своего кабинета. Обычно в нем царил артистический беспорядок и полная, ничем не смущаемая свобода; однако в тот день, войдя после обеда в свой санктуарий, он с изумлением обнаружил идеальную, прямо-таки буржуазную чинность: кресла парами выставлены у стены, словно солдаты на смотру, бумаги и мелочи на письменном столе симметрично разложены по обоим его концам, книги аккуратно убраны в книжные шкафы.

Помяну сразу сделалось как-то не по себе: он не терпел симметрии. Неужели Юзеф осмелился преподать ему урок, устроив интерьер кабинета по своему вкусу? Он рассерженно позвонил слуге и, едва тот вошел, набросился на него с упреками.

— Кто тебе позволил наводить здесь порядок? Мало тебе тех двух комнат?

Глаза старика округлились.

— Да я сюда уж шесть дней как не заходил, в прошлую среду, стало быть, неделя прошла, смахнул легонечко пыль, а больше ничего не трогал, не велено так не велено. А со вчерашнего дня комната на запоре стоит, живая душа сюда не могла проникнуть. Не иначе, — слуга одобрительно заулыбался, — к вам домовой заявлялся сквозь замочную скважину.