Лорел Гамильтон - Сны инкуба

— Не знаю, но после секса он так не выглядел. Не таков он был в ванной, когда проявилась Мор… та-кто-его-создала. И в холле он был не таким, — я шагнула ближе к Ричарду, — и в спальне, — ещё ближе, — и в гостиной.

Ещё шаг — и я оказалась с ним рядом, но все ещё видела его лицо, не напрягаясь. Он на фут меня выше, так что есть трудности с ракурсом.

— И самым близким лицом к Жан-Клоду в этой комнате в тот момент была не я.

Он посмотрел на меня своим безупречным профилем.

— Я к нему не подходил.

— Жан-Клод может знать ответ, — сказал Мика.

Он стоял за моей спиной, не слишком близко, но достаточно, чтобы, если я решу сделать какую-нибудь глупость… интересно, он собрался бы вмешаться?

— Мика прав, — заключила доктор Лилиан.

— Ага, Мика всегда прав, — сказал Ричард, и голос его нёс эмоции, на которые даже намёка не было в словах. Первый реальный признак ревности, который я у него увидела. Отчасти я этому обрадовалась, но в тот миг, когда мелькнула первая искорка радости, я поняла, в чем дело. Мне стало стыдно самой себя, а от этого я на себя разозлилась.

— Он почти всегда прав. — В голосе моем не звучала злость. Нам нужны были ответы, а не припадки злобы. Я показала обеими руками: — Позволишь подойти к телефону?

Он отодвинулся с несколько озадаченным видом. У меня мелькнула мысль, не нарочно ли он провоцировал ссору, и если да, то зачем? Ссориться свойственно больше мне, чем Ричарду… Потом. Об этом потом подумаем.

Я уже взялась за трубку, когда телефон зазвонил, и я вздрогнула:

— А, черт!

Наверное, мой голос прозвучал не слишком приветливо, потому что Жан-Клод спросил:

— А теперь что случилось, ma petite?

Я была так рада, что это звонит он, что забыла злиться.

— Ты понятия не имеешь, как я рада тебя слышать.

— Я слышу в твоём голосе облегчение, ma petite. И ещё раз спрашиваю: что случилось на этот раз?

— Откуда ты знаешь, что что-то случилось? — спросила я, уже становясь подозрительной.

— Я почувствовал, как мастер Дамиана отшатнулась от твоих и Ричарда эмоций. Только вы двое такую простую вещь, как вожделение, можете превратить в нечто столь… — он, видно, искал слово, и наконец выбрал: -…обескураживающее.

— Ты не с той третью триумвирата беседуешь, Жан-Клод. Я могу дать ему трубку, и можете обсуждать с ним.

— Non, non, ma petite. Расскажи мне, что там происходит.

— А ты не можешь прочесть мои мысли? Тут вроде у всех получается.

— Ma petite, у нас есть время ребячиться?

— Нет, — мрачно буркнула я, — но Ричард мне сказал, что некоторые вампиры линии Бёлль со временем становились красивее. Это так?

— Превращение из человека в вампира может повлечь небольшие изменения внешности. Это редкость даже в линии Бёлль, но, oui, это случается.

— Так что ты когда-то не был красивым.

— Как я уже говорил нашему любознательному Ричарду, я не знаю. Многие обращались со мной так, будто я красив, но у меня нет портретов моего прежнего лица. Узнать теперь, после нескольких веков, у меня нет возможности. Бёлль никогда особенно не муссировала эту тему, потому что радовалась ложным слухам, будто её прикосновение делает красивым всех. Если бы она особо носилась с теми, кто действительно стал красивее, это бы омрачило её легенду. А ты её видела, ma petite, и ты знаешь, что своей легендой она дорожит.

Я поёжилась. Я действительно встречалась с Бёлль — опосредованно, через одного-двух ею одержимых. Она внушает страх, и не только своей силой. Она страшна недостатками своего характера, слепотой ко всему, чего не понимает, например: к любви, дружбе, преданности — в отличие от рабства. Между последними двумя понятиями она разницы не видит.

— Ну, да, Бёлль так любит свою легенду, что начинает в неё верить.

— Пусть будет так, ma petite, но из-за этого очень трудно выяснить истину при её дворе.

— Ладно, так мы никогда не узнаем, действительно ли вы с Ашером были так красивы.

— Ашер говорит, что волосы у него тогда не были золотые, так что это мы знаем.

Я заметила, что отвлеклась от темы.

— Окей, ладно. Но вопрос вот какой: когда происходила эта перемена к лучшему?

— Ты становишься вампиром, и в первую же ночь, когда поднимаешься, встаёшь изменённым. Из-за злобной натуры многих из тех, кто испытывает первую жажду крови, не всегда легко заметить красоту, но это происходит вскоре после перехода к новой жизни.

Насчёт жизни я спорить не стала — слишком давно я потеряла чёткие критерии, что есть жизнь и что не есть.

— Так что после тысячи лет ты уже таков, каков ты есть?

На том конце провода наступила тишина. Даже дыхания его я не слышала — но это ничего не значило, потому что он не всегда должен дышать.

— Что-то случилось с Дамианом? Что-то ещё?

— Да.

— Я так понимаю, что вопрос о линии Бёлль не был праздным.

— Даже и близко.

— Расскажи, — тихо попросил он.

Я рассказала.

Он слушал спокойно, задавая вопросы, уточняя детали, вполне будничным голосом. По телефону, не видя его положения тела, мимики, да ещё когда он закрывался изо всех сил, я не могла определить, действительно ли он спокоен.

Наконец он сказал:

— Это интересно.

— Брось эту манеру университетского профессора! Что значит — «интересно»?

— Это значит интересно, ma petite. Дамиан не из линии Бёлль, таким образом, этого не должно было случиться. Более того, он старше тысячи лет, и, как ты весьма лаконично выразилась, он должен быть таким, как есть, и не меняться, тем более в такие поздние сроки.

— Но это случилось.

— Можно мне поговорить с Дамианом?

— Думаю, что да. — Я повернулась и протянула трубку: — Жан-Клод хочет побеседовать с тобой напрямую.

Дамиан встал — медленно, будто у него ноги занемели или пол был не совсем ровный. Но пол был ровный, что-то другое мешало ему двигаться уверенно. Взяв трубку, он сказал:

— Да?

И они перестали говорить по-английски. Как ни странно, перешли они не на французский, а на немецкий. Я даже не знала, что кто-то из них говорит на этом языке. Если Жан-Клод сменил язык из опасения, что я за последнее время лучше выучила французский, то он сам себя перехитрил, потому что по-немецки я говорю. Ну, не то чтобы совсем говорю, но понимаю, когда слышу. Бабуля Блейк со мной с колыбели говорила по-немецки. И в школе я тоже его выбрала, потому что ленилась и хотела посачковать.

Я не каждое слово разбирала — давно я уже не практиковалась в немецком, и акцент у Дамиана был не такой, как я привыкла — а я слышала как минимум два варианта. Но я достаточно услышала, чтобы понять: Жан-Клод спрашивает Дамиана, когда у него переменилось лицо — во время секса или сразу после, потому что Дамиан ответил: нет, не сразу после, где-то через час или позже. Тогда понятно, почему Жан-Клод пощадил мои нежные чувства: я действительно злюсь из-за секса, который не сама выбирала. Потом я услышала слово, означающее силу, и имя Бёлль Морт. Потом Дамиан часто повторял слово nein, или говорил по-немецки, что он не видел. Нет, он не видел с моей стороны никаких проявлений силы, о которых спрашивал Жан-Клод, и тут я уже ничего не поняла. Во-первых, мне была доступна только половина разговора, а во-вторых, некоторые слова моя бабушка нечасто употребляла. Мы с ней не слишком много говорили о сексе, вампирах и метафизических возможностях. Как ни странно.