Михаил Успенский - Дорогой товарищ король

Степан Деряба не раз в жизни за ратные подвиги возвышался до подполковника, но всякий раз низвергался обратно в нижние чины по причине строптивости характера, а однажды даже был расстрелян. Выполняя долг воина-интернационалиста в далекой Анголе, он как-то вечером нечаянно, на спор, большим пальцем левой ноги убил кубинского контрразведчика. Он бы и четверых уложил, да больше не нашлось желающих поспорить. Всего из-за одного-то посланцы Острова Свободы подняли такой шум, что командование сочло за благо расстрелять Дерябу на глазах у всех, но стреляли спецпатронами, и Степану ничего не поделалось, только увозился весь в красной краске. «Боевая машина смерти», - ласково отзывались о Степане оставшиеся в живых друзья. Но по виду этого никто бы не сказал, потому что на вид и по фигуре Деряба был как подросток из Бухенвальда. Из-за внешности в нем неоднократно обманывались: мужчины - жестоко, вплоть до непредсказуемых последствий, а женщины - приятно, вплоть до последствий, вполне предсказуемых.

Карьера же Альберта Шмурло, напротив, шла стремительно, так как началась еще в восьмом «б» классе, где он обнаружил на последней парте тайную подпольную фашистскую организацию, состоявшую всего из двух одноклассников, потому что больше за парту не посадишь. Один из них притащил на уроки роскошное издание «Майн Кампф», доставшееся неосторожному отцу-победителю в качестве трофея в одном из кабинетов лейпцигского гестапо. Альберт Шмурло утверждал, что эти гитлерюгенды с особым цинизмом изучали труды бесноватого фюрера именно на уроке обществоведения, чтобы противопоставить человеконенавистнические тексты единственно верному учению. «Майн Кампф», правда, была напечатана готическим шрифтом, который не всякий немец прочтет, даже и штандартенфюрер. Тем не менее оба неофашиста получили по пятерочке, только не от учителя, а от народного судьи с такими же заседателями. В результате одного так там, на зоне, и схоронили, а другой в настоящее время преподает математику в Сорбонне. Хрен бы он эту Сорбонну увидел, если бы не бдительность Альберта.

Другим замечательным подвигом товарища Шмурло на страже безопасности державы была работа с письмами, которые приходили доморощенным правозащитникам из-за бугра. Именно лейтенант Альберт Шмурло придумал, перлюстрируя такие письма, сажать в конверты клопов и тараканов. Это должно было оказать на адресата самое угнетающее действие. Лубянское начальство восхитилось, вызвало наверх, повысило в чине и поцеловало, не снимая очков.

И работать бы Альберту в столице, когда бы не досадный случай. Шмурло был необыкновенно хорош собой, даже несмотря на приятную полноту. Из-за красоты его отправляли в общественные туалеты соблазнять иностранных дипломатов с целью дальнейшего шантажа, причем фотокамера была вмонтирована вы и не догадаетесь где. Несколько раз все обошлось хорошо, пока Шмурло не напоролся на одного, казалось, вполне перспективного военного атташе из негритянской страны. Но это оказался не военный атташе, а водитель троллейбуса «Б» Александр Матангович Кукушкин, жертва Фестиваля молодежи и студентов в Москве 1957 года. Он был черный, как головешка, и одет во все иностранное: папа Матанга иногда подкидывал кое-что бывшей русской красавице и своему отпрыску. Кукушкин зверски избил Шмурло (несмотря на физподготовку), сдал в милицию и обозвал последними словами. Кукушкина кисло похвалили, а Шмурло пришлось перевести на периферию, потому что проклятый водила орал на всю Красную площадь и собрал большое скопление народа, в том числе настоящих иностранцев с кинокамерами.

Анжела Титовна любила Степана Дерябу за неутомимость, а полковника Шмурло - за изобретательность, но так и не смогла окончательно разобраться в своих чувствах, отчего и расточала свои ласки обоим служивым одновременно. При этом Деряба неудержимо краснел, а Шмурло становился еще циничнее, именуя отсутствующего мужа Востриком и Мырдиком. Капитан был холост, полковник же раз и навсегда заявил своей жене после робкого замечания: «Если Родина прикажет - вот тут, при тебе же буду. Знала же, что выходишь за бойца невидимого фронта. Про супругу товарища Рихарда Зорге читала? То-то же!»

Со смертью мужа Анжела Титовна потеряла в глазах напарников всякую привлекательность. «На кой ты нам теперь, лахудра?» - думали оба, а холостому Дерябе было вдвойне худо. Ведь не отстанет теперь, связи покойного папы-директора подключит, и конец. Но и в джунглях Анголы, и в знойных ущельях Кандагара опасность только обостряла тактический гений капитана.

- Слышь, полкан, - обратился он после похорон к Альберту Шмурло. - А в гробу-то вовсе не Мырдик лежит!

- А кто? - резонно удивился полковник.

- Дед Пихто! - уверенно отвечал капитан. - Ты на лапы его глядел? У этого жмура такие лапы, словно он всю жизнь в колхозе «Сорок лет без урожая» механизатором пропахал!

Виктор Панкратович Востромырдин разлепил глаза и сказал:

- Така барата сентукай?

- Люди Макухха гортоп бан Листоран убока! - ответили ему.

«Как они смеют разговаривать со мной в таком тоне?! - закипел возмущенный разум Виктора Панкратовича, но быстро охолонул: - Да что же я сам такие безответственные слова произношу? Ведь этак и на пленуме ляпнешь «сентукай» какой-нибудь - тогда пиши пропало...»

И тут мало-помалу до него дошел смысл как вопроса, так и ответа: - Куда я попал?

- Король Листорана в своей столице Макуххе!

Востромырдин приподнялся на локте и обозрел помещение. По сравнению с этим помещением Георгиевский зал в Кремле выглядел бы не лучше сельского клуба. Далеко вверх уходили стены из темно-зеленого гранита, пронизанного золотыми и серебряными прожилками. Вверху под куполом тихо мерцал опалесцирующий шар-светильник. Колонны из черного мрамора были испещрены загадочными знаками и рисунками, причем рисунки несли самое сомнительное содержание. Тут и там по стенам и колоннам вспыхивали драгоценные камни в особо крупных размерах.

Одна из стен была вся завешана разнообразным холодным оружием. Здесь были и мечи всех видов и размеров, и страшные кривые кинжалы, и разукрашенные щиты, и даже нечто вроде хоккейных клюшек с медными лезвиями вместо загребающей части. В стене напротив помещался огромный аквариум с круглым стеклом, за которым в фиолетовой жидкости, искусно подсвеченной снизу, плавала большая рыба вроде щуки, но пестрая и почему-то с ножом в зубах. Точно такая же рыба, только намного побольше и каменная, стояла на хвосте в глубине зала, как бы охраняя от посторонних посягательств находящийся у ее подножия трон из черного дерева, весьма неудобный на вид.

Сам Виктор Панкратович возлежал среди соболей и чернобурок на высоком ложе. Его нагое тело было заботливо укрыто холодной и колючей парчой. Над изголовьем склонился ласковый-ласковый старец. Половина бороды у него была выкрашена в зеленый цвет, и Востромырдин почему-то вспомнил слух о том, что всеми панками Москвы руководит какая-то старуха девяноста с лишним лет.