Михаил Успенский - Дорогой товарищ король

Востромырдин, даром что король, подчинился. Канцлер шарахнулся от протянутой заколки, как молодой:

- Государь, брось ЭТО на пол!

Востромырдин снова послушался. Канцлер Калидор Экзантийский хлопнул в ладоши, и в зал вошли четверо громил с носилками. «Вот это исполнительская дисциплина!» - восхитился Виктор Панкратович. Один из громил бронзовыми щипцами осторожно поднял нестерпимую заколку и положил на носилки, после чего четверо силачей еле-еле подняли их и, кряхтя да ругаясь, потащили прочь. Правда, от местных выражений никаких разрушений не наблюдалось.

- Так вот почему нашу повозку еле сдвинули с места восемь лошадей! - объяснил канцлер, как видно, сам себе, потому что Виктор Панкратович не понял, о чем речь. - Впрочем, об этом никто не узнает, - продолжал канцлер. - В Листоране умеют хранить государственные тайны. Стражникам урежут языки и отправят на галеры, а служанку придется продать в гарем какого-нибудь степного князя. Согласись, государь, убивать их - непозволительное расточительство. Нынче каждый человек дорог: на невольничьем рынке в Карбонаре за мужчину дают семьдесят мигриков, а за красивую девушку - целых девяносто два!

- Не ценим мы людей, - вздохнул Востромырдин да вдруг опомнился: - Эй, у вас что - рабовладельческий строй? Так дело не пойдет! У нас этого не положено! Если надо пресечь утечку информации - пресекайте, но все должно быть в рамках!

- Значит, триста семьдесят два мигрика дихотому под хвост? - с тоской сказал канцлер. - И вовсе мы не рабовладельцы, о король, зря обижаешь. Нет уж, мы ученые, знаем, что от раба толку мало. Рабство нынче только у диких народов да еще степняков, вот мы им, дуракам, и продаем, кого не надо, а сами не держим - ни-ни!

- Ладно, действуй по обстоятельствам, - сказал Виктор Панкратович, а сам подумал: «Верно, нечего грубо вмешиваться в местные обычаи, не разобравшись... Да они что, всерьез меня собираются королем назначить? Без постановления?»

Мысль его лихорадочно заметалась по голове в поисках подходящих слов. Надо же и вести себя, и говорить по-королевски, если хочешь вовлечь эту отсталую страну в социалистический лагерь! Тщетно пытался он возродить в немалой памяти своей страницы соответствующих исторических романов, но вспоминалось только школьное: «Хорошо тебе, детинушка, что ответ держал ты по совести... Я велю палача одеть-нарядить... Я велю топор наточить-навострить...» Да еще фраза из популярного фильма про разведчиков: «Вы болван, Штюбинг!»

- Хорошо тебе, детинушка, - неожиданно сказал он вслух.

Канцлер вздрогнул, словно бы зная, что там дальше произошло с купцом Калашниковым.

- Тебе-то хорошо, - продолжал меж тем первый секретарь. - Ты у себя дома. А у меня, между прочим, кроме партийной организации, еще и семья есть. Жена, сын в Москве учится в международных отношениях...

- Государь, разве тебе не ведомо, что листоранские короли не обзаводятся семьями? Престол Под Рыбой С Ножом В Зубах не передается по наследству. Впрочем, если желаешь, мы можем, конечно, доставить их сюда, но твои предшественники обычно отказывались...

«Отдохнуть хоть без Анжелки и лоботряса, - подумал Виктор Панкратович. - А потом видно будет».

- Потом видно будет! - объявил он.

Калидор облегченно вздохнул: вероятно, подобное решение было ему не в новость.

- А вот как я объясню свое отсутствие на работе? - хитро прищурился Виктор Панкратович. Сейчас окаянный канцлер наконец расколется и скажет прямо, по-русски: «Потерпи, Витя, это задание партии».

Но канцлер сказал совсем другое:

- А зачем покойнику на работе присутствовать? Для Мира ты мертв, государь. Обратной дороги нет.

Востромырдин охнул и повалился на пол, где еще недавно лежала знаменитая на весь Краснодольский край заколка.

...Шло обычное заседание секретариата, куда Виктор Панкратович был вызван, скорее, для проформы. Он с удовольствием послушал, как вставляли фитиля тюменскому коллеге (между прочим, и за баньку тоже), повозмущался деятельностью идеологических диверсантов и положил себе наперед таковых в крае непременно обнаружить, порадовался солидному урожаю хлопковых у Рашидова. Он любил эти вызовы на Старую площадь, любил и одновременно боялся, а может, потому и любил, что боялся. Но чего уж он никак не ожидал, так это того, что в воздухе раздастся его собственная фамилия.

- Да-да, я к тебе обращаюсь, Виктор Панкратович!

И говорил-то не кто попало, а член Политбюро с 1918 года Мустафа Тарасович Раньше, проводивший это заседание. Востромырдин облился холодным потом, и ладно, что не чем похуже. А Мустафа Тарасович, несмотря на то, что еще Ленина видел, ловко покинул председательское место и направился через потрясенный зал прямо к нему:

- Затеял, понимаешь, строить у себя Музей восковых персон! Мастеров, понимаешь, у мадам Тюссо переманивает! Валюту тратит! Вот тебе валюта, сукин сын! Вот тебе фонды!

И вместо фондов и валюты сунул под нос Виктору Панкратовичу сухой старческий кукиш. Кукиш был весь в коричневых пятнышках и татуировках. И пахло от кукиша чем-то острым и резким...

- Слава Могуту, королевское величество очнулось! - сказал Мустафа Тарасович и убрал из-под носа Востромырдина вонючую тряпочку. Виктор Панкратович застонал. Это был стон облегчения, потому что заседание секретариата оказалось бредовым видением, но это был и стон страдальческий, поскольку пребывание в загадочном Замирье продолжалось. - Король просто-напросто голоден! - говорил канцлер Тарасович (да почему же Тарасович?). - Подкрепись, государь, а там уж и опять на отдых...

Виктор Панкратович открыл глаза. Перед глазами был стол под голубой скатертью, уходящий в бесконечность. Очумевший Востромырдин схватил первый попавшийся графин и начал пить прямо из горлышка.

- Сразу видно - царственные манеры! - похвалил канцлер.

Жидкость в графине слегка напоминала коньяк «Армения», но была намного лучше и крепче. Виктор Панкратович произвел еще один глубокий глоток и сделал столь же глубокий выдох облегчения, потому что под столом ему никто не наступал на ногу и не шипел в ухо слово «пьяница».

- Король пьет, король пьет! - закричало несколько голосов, и Виктор Панкратович, вторично присосавшийся к графину, едва не поперхнулся. Он не знал, что так принято кричать при всех дворах, и усмотрел в этой традиционной здравице осуждение: дескать, король, а пьет!

Он вернул графин на место и обвел глазами застолье. Тут и там на резных креслах сидели незнакомые люди - человек двадцать. Физиономии у всех были самые разбойничьи: грозно торчали крашенные зеленкой усы, сверкали великолепные крупные зубы, радостно блестели фиолетовые глаза. «Это мои придворные», - догадался Востромырдин.

- Хорошая примета, государь! - ликовал сидящий по правую руку канцлер Калидор. - Это означает, что царствование твое пройдет в пирах и праздниках! Слава Гортопу Тридцать Девятому - новому королю благословенного Листорана!