Евгений Журавлев - Операция «Шасть!»

– Товарищ, не в силах я вахту держать, сказал кочегар кочегару!

Ответ последовал незамедлительно:

– Вообще-то, брат, не кочегары мы, не плотники, да. И сожалений горьких нет. Может быть, вон сорвиголова, – Паша кивнул на экзотическое украшение зеркала заднего вида, – покочегарит.

– Эй-эй-эй, белый масса, полегче на виражах! – «Сорвиголова» распетушилась, заерзала на своей подвеске. – Что это еще за ксенофобия в особо извращенных формах? Я вам не какой-то там кочегар, я, можно сказать, личность. Этнографический артефакт…

Речь разбушевавшегося спикера прервал дружный хохот присутствующих. Из курительного тамбура высунулись Лешка с Никитой.

– Что за черно-белый шум? Мы что-то пропустили?

– Парни, полюбуйтесь на этнографический ар… ар…

– Архифак!..

Эх, если бы голова в этот момент стала кошкой! Она выгнула бы дугой спину, выпустила когти и с наслаждением налетела на гогочущую братию, не жалея ни стариков, ни женщин, ни детей. Всех, всех причесала бы под одну когтистую гребенку. Чтоб зареклись они, ничтожные, ничтоже сумняшеся…

Но чуда не случилось, когтистые лапы не выросли. Да и шлейка держала крепко. В сердцах голова только клацнула зубами:

– Ну-у, безрукого всяк обидеть норовит!

В голосе слышалась горечь.

– Не грусти, арапка, – нежно выдохнула Фенечка, – лучше уж безруким быть, чем безголовым. А голова твоя, несмотря на темный лик, видится мне, светлая. Хотя и забубённая, конечно. Как тебя звать-величать, черный молодец, помнишь?

– Эх, Фенька, подружка закадычная, мы ж одна семья безличная! Да если б я хоть что-нибудь помнил… Арапка, арапка… Почему вдруг арапка? Крутится что-то в памяти, с этим связанное, никак не уловлю. Ладно, пусть уж буду Арапкой. Кстати, Фень, ты у нас знатный парапсихолог республики – толкованиями снов не занимаешься? Снится, понимаешь, всякая чертовщина.

– Рассказывай. С толкованием, конечно, как получится. Зато хоть выговоришься.

Корявым слогом Арапка принялся пересказывать берегине свои невнятные видения.

Грациозно огибая гуманоидных пассажиров, в кабину ввалился залетный персеанин. Салон тотчас же заполнило амбре рассольного перегара и тертого хрена. Фантастическое трио, состоящее из вяленой головы, невидимой девушки и внеземного мудреца, с жаром принялось что-то обсуждать. Геннадий при этом спорадически хлопал по шляпе, вышеозначенный Арапка важно раскуривал невесть откуда взявшуюся трубку. На ветровом стекле пробегали сполохи звездных систем, мелькали грандиозные картины из истории Руссии. То и дело звенели колокольчики девичьего смеха. Зрелище в целом выходило фантастическим до неправдоподобия.

У гуманоидов беседа текла примерно в том же русле. Озадаченно поглядывая на чудное действо, Леха пробормотал:

– Можете меня ущипнуть, но мне порой кажется, что вокруг нас законченный сюр, сон и движущиеся фигуры театра теней.

Нежные девичьи пальчики тотчас поспешили выполнить его просьбу, ущипнув за оба бока. К девушкам с удовольствием присоединился Дредд, чьи черные пассатижи назвать нежными язык не поворачивается. Леха ойкнул.

– А ведь и впрямь, – с хрустом почесав мощный затылок, согласился Илья. – Говорящая голова, золотая рыбка-невидимка, засланный казачок с детсадовской идеей фикс. Чудо-автомобиль. Сплошной вызов материализму.

– А я что говорю! – воскликнул Попов. – И главное – народ безмолвствует. Никто нас не замечает, что ли? То ли мы фантомы, то ли реальность вдруг стала виртуальной. Орава запредельных особей слоняется по городу, черт-те что вытворяет, а горожанам хоть бы хны. Короче говоря, призрачно все в нашем мире бушующем.

– Так уж и все? Мы-то небось настоящие, – возразил Никита и для доказательства ткнул Леху кулаком в бок.

– Как знать… – буркнул тот, выполнив элегантное уклонение. Видимо, недавние щипки все-таки сыграли кое-какую отрезвляющую роль.

– Если хотите знать, я однажды пытался распотрошить эту самую призрачность, – повинился Никита. – Раздергать по атому. Навалился, понимаете, во время сочинения опусов про Аллигатора приступ эмпириокритицизма, я и накатал типа виршу. Хотите, послушать?

– Давай, конечно, – согласились пассажиры фирменного ВИП-экспресса.

– …Нет, не все в этом мире бушующем призрачно, братие, – начал Никита. – От субъектов, живущих в домах, до фасадов домов, от разнузданных авторов до охреневших читателей, от бессмысленных слов до немых, бессловесных томов…

Экспресс ВИП-класса, никуда особо не торопясь, дефилировал по городу. Во время дефиле он то и дело погромыхивал, подпрыгивая на стыках дорожного покрытия. Со стыками на картафановских автолиниях всегда был полный порядок. Они то играючи наползали один на другой, то, наоборот, расползались в стороны, образуя, уж извините за каламбур, нестыковку между гордым названием «проезжая часть» и хотя бы частичной возможностью нормальной езды по ней. Однако стоило Добрынину разойтись, как «Ока» въехала на пересечение проспекта Кузьмича и Большой Тутовой улицы. На знаменитую Ратушную площадь, где во все времена располагались картафановские органы администрации.

На площади бились курсанты.

Бились они с шутками-прибаутками и с применением устрашающего вида молотов, топоров и сабель, коими отмахивались от наседающей на них разношерстной тол-пушки. У толпушки на вооружении находились флаги с довольно нелепой символикой. Что-то вроде запретительного дорожного знака. С той лишь разницей, что внутри окружности находилось перечеркнутое слово МЛЯ. Иные граждане, словно бреднем, орудовали транспарантами, провозглашающими: «Руссиянин, прочь измену из взбаламученной груди! Языковую гигиену в себе с младенчества блюди!» и «Пусть ты не пай-мальчик, не девочка-пай, но в ЗАСР, короче, конкретно вступай!»

На заднем плане побоища совершались множественные сцены у фонтана. Чаша фонтана кипела брызгами. К брызгам, образованным с помощью исправно работающих насосных агрегатов, примешивались брызги от бросания в воду посторонних тел. Тела дрыгали конечностями и издавали протестующие звуки.

Отставленная назад рука гранитного Кузьмича как бы указывала на это безобразие, тогда как другая рука, сжимающая у груди кепку, подчеркивала немой укор былой эпохи: «Эх вы, шкодники! Да разве ж в наше время такое было возможно?»

Увидав, какое действо совершается на площади, Никита осекся на полуслове и почтительно умолк. Да и как иначе? Любой поэтический дар меркнет перед живой поэзией доброй русской драки.

– Красотища-то какая, жуть! – по-отечески тепло молвил Попов.

Девушки с восторженным ужасом взирали на массовую баталию.

Муромский радостно потер руки:

– Мужики, че-то я не пойму, что за бойня номер пять?