Михаил Успенский - Невинная девушка с мешком золота

— Да, бабушка! — вспомнил Радищев. — Я ведь не знаю, не умею женщиной быть. А как же эти все... — он покраснел. — Эти все дела?

— Не беспокойся, белла донна. Это тебе не грозит, я постаралась. Странно, что в этом мире, где Луна всегда в полной фазе, женщины остаются женщинами... Всё-таки болван этот Джанфранко!

Лука вздрогнул. Но решил бабке Лукреции ничего не рассказывать про дона Агилеру. У девиц ведь могут быть свои маленькие тайны?

— Ну, кое-какие неудобства придётся потерпеть. При малой нужде не вздумай задирать юбку — ничего не получится. Жаль, конечно, что ты не актер, — тем-то привычно ходить в женском обличье. Ничего, научишься. Я ведь вижу, что ты свою Анну любишь по-настояшему, иначе бы не принял именно её облик... Но одно я тебе обещаю: когда уж совсем припечёт, я приду на помощь. Только не по пустякам, а когда уж совсем... Заодно и нашу женскую долю узнаешь, — сварливо добавила она. — Это вам ох как невредно.

— Ты со мной пойдёшь, бабушка Лукреция? — обрадовался Лука. Разбойник да ведьма — это уже кое-что.

— Нет, я вернусь в свою бедную лесную хижину... Но знать буду обо всём, учти! У меня тоже глаз и ушей хватает! Ну, ступай к себе в светёлку. Там тебя и походке обучат, и всему, что полагается...

— А на Аннушку можно будет взглянуть? — расхрабрился Лука.

— У тебя на то зеркало есть, бамбино...

Провожали Аннушку Амелькину в далёкий путь с дворцовой площади всей столицей. Ведь не о тайном договоре шла речь, а о благородном пари.

Лука сам выбирал мешок под золото — крепкий, дерюжный. К мешку он пришил постромки-лямки, чтобы руки были свободными. В голенише ладного красного сафьянного сапожка засунул кинжал — всё равно под сарафаном не видно. Сарафан по дороге он этим самым кинжалом и распорет по бокам, а то шагать тесно. Щепетильной-то походкой далеко не уйдёшь! Как раз до седых волос шагать будешь! А насмешников уймёт так, что долго будут помнить!

Вот волосы, пока ещё не седые, доставили ему множество хлопот. Как же бедная Аннушка мучилась, промывая, расчёсывая и заплетая этакую прорву волос! Воистину «девице краса — смертная коса»! Коса была такая тяжёлая, что даже голова болела. Атаман постоянно перебрасывал её то на левое, то на правое плечо. Потом сообразил скрутить косу в кольцо и спрятать под платок. Девке можно ходить и простоволосой, но не копить же в голове дорожную пыль!

За несколько дней обучения Лука освоил и соблазнительную походку (ох, не осталась бы эта ухватка навсегда — ведь панычи за своего примут!), и обиход личика, и прочие нехитрые секреты девичьего ремесла. Горничные в простоте своей полагали, что обучают этикету обычную деревенскую халду, которой неизвестно за что досталась такая красота. Они ни о чём не догадывались, хотя атаман, бывало, употреблял лихие разбойные слова, когда его расчёсывали да волосы драли из зависти, что у самих таких нет.

Он с ужасом наблюдал, как бы со стороны, перемены в своих обычаях: по утрам Лука тщательно заправлял кровать, следил, чтобы всякие щётки-гребешки-заколки были на месте и чтобы горничные не пользовались его пудрой и мазями. Не напасёшься дорогого привозного праха и притираний на всяких вертихвосток! Пущай мукой убеляются да свёклой ланиты мажут!

«Неужели и настоящая Аннушка такая же стерва?» — страшился атаман.

Самым горьким и унизительным было для школяра-разбойника освидетельствование на предмет невинности. Для этого бабки-повитухи усадили его на царский трон (другой подходящей мебели не нашлось) и заставили изображать лягушку. За бабками наблюдала от Совета Европы страховидная фрау Карла. Она решила, что всё яволь и зер гут, и свою судейскую печать поставила. Надо же, какие у Кесаря порядки! Разве может баба судить и рядить? Нет, прав был добрый дон Агилера: нужно такой мир порушить.

Лука внимательно вглядывался в лица бабок-мучительниц и мстительно положил себе наперёд, когда всё кончится, расправиться с ними по-своему. Он даже придумал, что пришьёт под кафтан особую петельку, повесит в неё топор и пойдёт по столице высматривать гадких старух...

Кроме фрау Карлы, Совет Европы представлял ещё и дон Хавьер — чистый суслик с бородёнкой и в очках. Ладно что его ещё к осмотру не допустили!

Зато дон Хавьер наблюдал, как в мешок грузят по счёту золотые монеты. Да это весь город наблюдал! Банкир Филькинштейн ужасно мучился, наполняя мешок, рука его не слушалась, пальцы не хотели разжиматься. Городские воры перемигивались, слушая царский указ об окончательном решении разбойного вопроса в Еруслании. О пари в указе сказано не было ничего, Аннушкин же поход представлялся как доказательство неслыханного порядка и благочиния в стране.

Тут же крутились и Тремба с Недашковским. Постоянно они норовили оказаться рядом с Лукой. Он покуда не мог их проучить, зато нажаловался облыжно, что распутные панычи то и дело его щиплют, обещал даже показать синяки. Красной девице скоро и охотно поверили на слово и тут же прилюдно высекли нунциев-легатов, несмотря на неприкосновенность. Здесь уж и дон Хавьер с фрау Карлой не смогли ничего возразить: коль скоро ты представляешь особу Великого Кесаря, так и веди себя прилично!

Лука, подбоченясь, разглядывал толпу, хотя полагалось бы ему стоять, сложив ручки и потупляя очи. Но ковырять носком сапожка булыжную мостовую он не забывал, показывая тем самым девичье смущение.

Атаман храбрился, но дрожи сдержать не мог. Ведь сразу же за городскими воротами... И некому его поддержать! Царь Липунюшка сидит себе на троне, щерится ободряюще...

Тут девичье око разбойника нашарило в толпе знакомое лицо! Да и не могло его не нашарить: арап в Еруслании был только один.

— Позвольте, — сказал атаман дону Хавьеру и фрау Карле. — Где же это видано, чтобы благородная девица, каковой я, вне всякого сомнения, являюсь, отправилась в путь без служанки? Или хотя бы арапчонка? Ваши дамы в Европе все поголовно держат при себе арапчат! Кто будет отгонять от меня мух опахалом? Кто понесёт мою сменную одежду, украшения и прочее? Мне и мешка хватает! А я как раз вижу подходящего мальчонку!

За мальчонку Тиритомба вполне мог сойти, но в Солнцедаре-то знали, каков он малолеток! Зато не знали этого представители Совета Европы. Посовещавшись, дон Хавьер и фрау Карла милостиво согласились, а Липунюшка с трона подмигнул атаману: молодец!

Панычей высекли в самую пору: сейчас они лежали на лавках брюхом вниз и стонали. Им было не до арапчат.

Тиритомбу стражники выхватили из толпы. Поэт при этом визжал, что он амнистированный и за себя не отвечает.

Лука поманил соратника к себе. Поражённый красотой атамана, стихотворец онемел.

Лука погладил его по курчавым волосам.