Терри Пратчетт - Ноги из глины

Огнезакал бросился вниз по лестнице.

На полпути вниз он увидел, как Диббук положил свою голову на наковальню.

Когда Огнезакал достиг пола, молот ударил первый раз.

Когда он пробежал полпути по засыпанному пеплом полу, за ним уже бросились остальные работники, молот ударил во второй раз.

Когда он добежал до Диббука, молот ударил в третий раз.

Свет потух в глазах голема. По бесстрастному лицу побежали трещины.

Молот поднялся для четвертого удара...

— Черт! — заорал Огнезакал...

... и голова разлетелась на кусочки.

Когда грохот стих, хозяин кузни поднялся с пола и отряхнул пыль. На полу валялись куски голема и горы пыли. В молоте кончился заряд, и он лежал на наковальне на кусках разбитого голема.

Огнезакал рассеянно подобрал кусок ноги, отложил его в сторону, еще раз нагнулся и вытянул из обломков грифельную доску.

Он прочел:

Старик помог нам!

Не убий!

Глина от глины моей!

Стыд.

Позор.

Мастер заглянул ему через плечо.

— Зачем он это сделал?

— Откуда я знаю? — огрызнулся Огнезакал.

— Я просто, утром он как обычно разнес чай. Потом ушел на пару часов, а теперь это...

Огнезакал пожал плечами. Голем — это голем, ничего более, но воспоминание о его вежливом лице под гигантским молотом потрясло его.

— Недавно я слышал, что на пильне на Динвелл-стрит хотят продать голема, — сказал мастер. — Он распилил бревно красного дерева на спички, или что-то наподобие. Хотите, я схожу и поговорю?

Огнезакал посмотрел на дощечку.

Диббук никогда не был многословен. Он руками носил раскаленный металл, обстукивал болванки мечей кулаками, вычищал окалину из все еще раскаленной плавильни... и никогда не сказал ни слова. Конечно, он не мог говорить, но Диббук всегда производил впечатление, что он не хочет ничего говорить. Он просто работал. Он ни разу не написал столько слов за раз, сколько в этот последний раз.

Слова кричали о черном горе, о существе которое кричало бы о горе, если бы могло издавать звуки. Что было глупостью! Вещи не могут кончать самоубийством.

— Хозяин? — сказал мастер. — Я спросил, хотите, чтобы я пошел за новым?

Огнезакал отбросил дощечку и посмотрел, с чувством облегчения, как она рассыпалась от удара об стену.

— Нет, — сказал он. — Только почистите здесь все. И почините этот чертов молот.

Сержант Кишка, ценной невероятных усилий, высунулся из канавы.

— Ты... вы в порядке, капрал лорд де Ноббс? — промямлил он.

— Не знаю, Фред. Это чье лицо?

— М'е, Нобби.

— Слава тебе господи, а то я подумал что мое...

Кишка опрокинулся назад.

— Мы лежим в канаве, Нобби, — простонал он.

— Мы лежим в каневе, Фред. Но некоторые из нас смотрят на звезды...

— Ну, я смотрю на твое лицо, Нобби. Лучше бы я смотрел на звезды, поверь мне. Д'вай...

После нескольких неудачных попыток оба смогли, опираясь друг на друга, подняться.

— Где-де-де-де мы, Нобби?

— Я помню, как мы ушли из «Барабана...» Это у меня простыня на голове?

— Это туман, Нобби.

— А что это за ноги внизу?

— Я думаю это твои ноги, Нобби. У меня мои.

— Правильно, правильно. У-у-у... Мне кажется, я перебрал, серж...

— Напился по-королевски, да?

Нобби неуверенно потянулся к своему шлему. Кто-то надел на него бумажную корону. Под ухом он нащупал собачье дерьмо.

Наступил неприятное время в распивочном дне, когда, после нескольких отличных часов в канаве, начинаешь чувствовать возмездие от протрезвления, все еще оставаясь достаточно пьяным чтобы все ухудшить.

— Серж, как мы сюда попали?

Кишка начал чесать себе голову, но тут же остановился из-за возникшего от этого грохота.

— Мне кажется..., — сказал он, собирая разорванные кусочки памяти, мне... кажется... я думаю, мы что-то говорили о необходимости штурма дворца и предъявления твоих прав на трон...

Нобби закашлялся и выплюнул сигарету.

— Я надеюсь, мы не сделали этого?

— Ты вопил, что мы должны сделать...

— О, господи..., — простонал Нобби.

— Но я помню, мы не сошлись о времени начала штурма.

— Это, все же, лучше.

— Ну... все закончилось на костоломе Хоскинсе. Но он споткнулся об кого-то, когда гнался за нами.

Кишка неожиданно хлопнул себе по карману.

— И у меня все еще остались деньги, — продолжил он. Еще одно облако воспоминаний налезло на солнечный свет провала в памяти. — Ну, три пенса осталось от них...

Смысл последнего дошел до Нобби:

— Три пенса???

— Да, ну... после того как ты стал заказывать все эти дорогие напитки за стойкой бара... ну, у тебя было не было нет денег, и я должен был или заплатить или..., — Кишка провел ребром ладони по горлу и продолжил: — Вжик!

— Ты хочешь сказать, что мы заплатили в «Барабане» деньгами отложенными на счастливый час?

— Не совсем на счастливый час, — загадочно сказал Кишка. — Больше похоже на Сто-Пятьдесят-Минут Экстаза. Я даже не знал, что джин можно покупать пинтами.

Нобби попытался сфокусировать зрение на тумане.

— Никто не может пить джин пинтами, серж.

— Это именно так я тебе и говорил, но ты не слушал.

Нобби принюхался.

— Мы рядом с рекой, — сказал он. — Давай попробуем...

Что-то прорычало, очень близко. Рык был низким и тяжелым, похожим на корабельный гудок. Этот звук темной ночью могло издавать приведение в заброшенном замке, и он не прекращался очень долго, но потом неожиданно оборвался.

— ... убраться отсюда как можно дальше, — сказал Нобби. Звук произвел эффект холодного душа плюс две пинты черного кофе.

Кишка, распространяя благоухание, покрутился на месте. Очень хорошая прачечная очень не помешала бы ему.

— Откуда он шел?

— Он был... там, так?

— Я думал, что он шел оттуда!

В тумане все направления были одинаковы.

— Я думаю..., — медленно сказал Кишка, — что нам надо подать рапорт об этом как можно скорее.

— Правильно, — сказал Нобби. — Куда?

— Давай просто побежим, хорошо?

Огромные круглые уши сержанта Крючконоса затрепетали от звука пронесшегося по городу. Он медленно повернул голову, фиксируя высоту, направление и расстояние. Потом он запомнил их.

Крик был слышен в полицейском участке, но из-за тумана очень приглушенно.

Он вошел в открытую голову голема Дорфла и завертелся эхом внутри, отскакивая от маленьких трещинок, пока на самой грани восприятия не заплясали все вместе маленькие зернышки глины.

Пустые глаза смотрели в стену. Никто не услышал крика, что вырвался из мертвого черепа, потому что не было рта, который его издал и даже не было разума, чтобы закричать, но он закричал в ночь:

Глина от глины моей. Не убий! Не убий!

Самуэлю Ваймзу снились улики.

У него было язвительное отношение к уликам. Он инстинктивно не доверял им. Они все время доставали его.