Евгений Шатько - Пятеро на леднике

— Ехал я с охоты… — начинал, к примеру, Сапар-ака, застенчивый чабан с усами, похожими на мышиные хвостики. — Ехал на ишаке и вез архара — рога в два кольца… Внизу река прыгает, кричит, плачет — луны нет. В винтовке последний патрон. Ночь подползает, чай два дня не пил, устала душа… Впереди — черное ущелье, Ак-Хатын называется. Знаешь, что такое Ак-Хатын? Это белая женщина. Идет она ночью над рекой, по скалам… Если увидит ее человек, от страха умрет. Еду я около самой реки, вода прыгает ишаку на ноги… И падает на меня со скалы камень… Хочу посмотреть вверх, и не могу поднять голову… умереть боюсь. Река кричит, плачет… и тут прыгает сверху на меня белое, хватаю винтовку и стреляю последним патроном… Гляжу — не Ак-Хатын на тропе лежит, а барс, снежный барс с белыми пятнами…

От таких рассказов шла кру́гом голова. Киргизы допивали чай, прятали остатки сахара в карманы и просили позволения заглянуть в палатку. Они брали в руки каждую вещь, переворачивали, передавали друг другу и прищелкивали языком. Особенное восхищение у всех вызывала кружка из пластмассы, которую можно было смять точно мячик, а она снова расправлялась. Заливаясь детским смехом, гости плющили ее в-жестких ладонях и даже колотили палкой. Осмотревши вещи и попросив лука или соли, чабаны вылезали из палатки и доставали свои ободранные бинокли. Они внимательно осматривали вершины гор вокруг и обязательно находили архаров. Гоша хватал свой новенький бинокль и смотрел тоже, но ничего не замечал. Киргизы посмеивались, показывали руками:

— Э-э, сыматри, тридцать штук ходит.

Гоша ничего не видел.

Киргизы уезжали, а он долго еще тщетно впивался глазами в горы.

Наконец ему повезло. Пришел камеральный день, геологи с утра засели в палатках описывать свои образцы, а Гошу начальник отпустил на охоту.

Человек, впервые взявший в руки охотничье ружье, ничем не походит на человека без ружья. Новичок охотник, будь он академик или плотник, счетовод или милиционер, забывает в эти священные мгновения о работе, о жене, о земле и космосе, для него нет уже ничего, кроме ружья и таинственных шорохов, издаваемых бесчисленными зверями и птицами. Если над ним качнется ветка, то он будет высматривать на ней рысь, если с горы скатится камень, новичок оцепенеет в ожидании медведя… Вот так чувствовал себя и Гоша, когда шел вверх по долине. Он поднимался к горам, они медленно вырастали ему навстречу в своей угрюмой немой красе. Гоша отошел уже далеко от лагеря и решил, что вступил в девственный и дикий мир. Перед ним был холм, высокий и крутой, несомненно, он прятал за собой добычу. Гоша пригнулся и, тая дыхание, поднялся на холм. За холмом на кочковатой низине у ручья мирно паслось стадо яков, лежал мальчишка киргиз в куртке и сидела белокурая, похожая на льва собака.

Видимо, девственный мир начинался несколько дальше.

Целый день Гоша шел в тревожном ожидании и предчувствии желанной охоты, но ни на кого не наткнулся. И наконец впереди на желтом склоне он увидел два черных пятна. Они двигались прыжками вверх. В бинокль Гоша разглядел двух медвежат. У него перехватило дыхание и слезы выступили на глазах от счастливого волнения. Медвежата, играя и подпрыгивая, карабкались в гору. Медведица, конечно, была где-то рядом, но Гоша забыл об опасности. Такая удача! Задыхаясь, он побежал к зверькам. Одного он застрелит, второго приведет в лагерь! Пробежав по осыпи, Гоша упал, чтобы не спугнуть их.

Медвежата его не заметили. Они продолжали резвиться, вставая на задние лапы, и боролись. Пригнувшись, Гоша побежал к громадным камням — из-за них можно уже стрелять.

Добравшись до валунов, Гоша увидел медвежат вблизи. Но странные это были медвежата! Они забирались вверх по осыпи чересчур громадными прыжками. И вдруг один из них подпрыгнул метров на пять и опустился на камень. Гоша поспешно достал бинокль и пока искал медвежат прыгающими стеклами, оба они оторвались от земли и тяжело взмыли в воздух. Это громадные орлы. С медленно нарастающим свистом пронеслись над ним.

Досадная ошибка окончательно вывела Гошу из равновесия. Один раз к лагерю близко подошли архары — как назло, у Гоши не оказалось тогда под рукой ружья. Мы пробовали успокоить его. Кто-то из нас намекнул Гоше, что не стоит ему сейчас терзаться из-за архаров, потому что охота на них в мае запрещена. В мае у них появляется на свет потомство. Гоша, от природы добрый и внимательный, не слушал ничего и все больше трепетал в своей охотничьей лихорадке. Он был из тех натур, которые если уж увлекаются чем-нибудь, то до конца, и увлекаются всегда тем, что для них недостижимо, что им просто противопоказано.

Снова Гоша наткнулся на архаров совсем неожиданно, когда мы переехали в глухие ущелья. Его послали на базу за продуктами, он попросил у начальника карабин. Возвращался в лагерь уже под вечер. В кабине рядом с шофером ехала повариха. Гоша трясся в кузове, на мешках, балансируя руками, в которых он держал два стекла для керосиновых ламп. Оранжевые космы облаков разметались над розовыми вершинами гор. Гоша все свои душевные силы сосредоточил на том, чтобы не разбить ламповые стекла. Вдруг машина резко затормозила, Гоша ударился спиной о кабину, и ламповые стекла взлетели к лицу. Из кабины высунулся шофер Степан Дорофеич и заорал:

— Архары! Карабин, карабин!

Архары — дымчатые, легкие, едва заметные в багровом сумраке — мчались от дороги вверх на осыпь. Гоша упал на колени и положил карабин на борт. Грохнул выстрел, и последний архар, точно налетев на протянутую веревку, пал на колени, снова пружинисто вскочил, но побежал уже медленнее, отставая от стада.

— Еще стреляй, еще! Ранил! — крикнул Степан Дорофеич.

Гоша выпрыгнул из машины и, отбежав, упал на камень. Сердце колотилось так бурно, что толкало приклад карабина. Архар бился на осыпи, оседая на задние ноги. Новый выстрел вздернул архара, точно удар кнута, он опять полез на осыпь… Гоша вскочил и заспешил наверх. Сзади бежал Степан Дорофеич.

— Нож-то у тебя есть?.. Резать есть чем?

Архар вставал и ложился, сучил ногами в каменной россыпи, и сверху мимо Гоши катились окровавленные камни.

— На, возьми нож! — Степан Дорофеич схватил Гошу за локоть. — Я не взберусь, задыхаюсь… — Дорофеич сунул нож в ладонь Гоше. — Лезь, лезь скорее, а то побежит опять!

Гоша влез и, обессиленный, остановился над архаром. Это была самка. Она лежала на боку и поднимала и опять роняла безрогую светлую, узкую голову. Влажный темный глаз в белых ресницах отражал весь розовый простор неба. Тонкая нога с желтоватым копытом вытягивалась и прижималась к вымени. Гоша подошел к ней вплотную и остановился в недоумении, не зная, что же делать ножом. Он вдруг увидел, как из этих печальных глаз, от этого бьющегося тела на него изливается горестная мука.