Сергей Панарин - Сила басурманская

– Долго я?.. – просипел Заруба.

– Чуть меньше месяца. Но за это времечко многое, конечно, пропустил. Друзья твои, Егорий да Иван, сейчас по миру мечутся, один против кочевников сражается, второй и вовсе делами Злодия занят. Ну, то есть подчищает его непотребствия. Тихо-тихо, ты все одно опоздал. Но ты себя еще покажешь, не смей сумлеваться. Пока вот мне поможешь. Я тут город в порядок приводил, черные полосы с лица Торчка-на-Дыму убирал. Помнишь, их еще Злодиев раб Пьер де Монокль огнем начертал?

Лютозар моргнул, дескать, помню. Карачун присел на край кровати.

– Нелегко было. А теперь, веришь ли, деревце ращу. Но не простое, мировое. Дубок. А его разве так просто дадут пестовать? Неусыпный призор требуется. То тля наползет, то червь корешки точить начинает, или вон галки дурные чуть не поломали надысь. Чует погань черная, что не дадут ей легкой поживы. Скорей бы Ваня сюда прибыл с водичкой… Что, спишь уже? Ну, спи, поправляйся… А ты, пискунья, не вздумай мне бойца будить.

В отличие от задольского Ларца Отрезань не была защищена от огня. Да и когда бы горожанам позаботиться о капитальных оборонительных сооружениях, если их палили раз в несколько лет? Большинство отрезанцев успели уйти в леса, угнав скотину. Ценности тоже были увезены, так что мангало-тартарам осталось не так много.

Старательный и безжалостный темник Консер-батор велел сразу же поджечь стены города, сражение было отчаянным, но коротким. Завладев Отрезанью почти без потерь, Консер-батор дал войску отдых и повел его к Мозгве.

Правда, седому кряжистому полководцу пришлось туго: дорога была разбитой и слякотной. Так жара, устроенная Злодием Худичем, создала трудности орде, которую он же и подтолкнул к разорительному походу.

Погода же оставалась прежней: низкие тучи, влажный воздух, затяжные мелкие дожди, иногда превращающиеся в мельчайшую морось. Кочевники замучились тащить по извилистому тракту осадные орудия. Кони то и дело оскальзывались, и Консер-батор велел идти пешком. Мокрых, по уши в грязи степняков подгоняла вперед лишь железная дисциплина, держащаяся на страхе. Тумен разбит на тысячи, тысячи – на сотни, сотни – на десятки. Сбежит один воин – казнят девять оставшихся. Сбежит десятка – вырежут сотню. Но такого никогда не случалось. Каждый следил за своими товарищами по оружию. Все понимали, что, сбегая, обрекают на смерть тех, с кем вчера делили еду и славу. Тандыр-хан любил повторять по этому поводу, что самое сильное правительство – это то, частью которого ощущает себя каждый. Жесточайшая круговая порука цементировала войско, как ничто иное. Ни нажива, ни какая-то идея не способны удержать участников набега вместе. Столь же четко делилась добыча. Сначала посылка в родной улус, хану, потом каждый получает свое. Знай свое место, будь верным и стяжаешь богатство, но чуть позже, чем командиры.

Только не до добычи сейчас тумену Консер-батора. Хитрая Отрезань почти ничего не оставила, а впереди – лишь заболоченная дорога и призрачная возможность поделить славу в Мозгве с основными силами Тандыр-хана.

Беглецов в армии темника не было, зато сдавшихся, переставших бороться с негостеприимной эрэфийской дорогой набралось десятка два. Их милосердно умертвили командиры. Лошадей распределили между самыми сильными и отличившимися бойцами.

Консер-батор не сомневался: в итоге он будет лучшим воеводой, нежели молодой выскочка Уминай. Просто сейчас полоса его неудач. Долгая и чавкающая.

Хотя Иван прибыл к лукоморью в полдень, ему пришлось задержаться в компании расстроенного и подавленного Баюна на весь день. Затем кот наконец-то взял себя в лапы и принял решение: коль скоро Карачун хотел его оживления, значит, надо двигать к старцу.

Емельянов-старший распрощался с черным сказителем и певцом. Тот потопал на юг, а дембель вернулся к Вятке. Переночевали в лесу, а наутро волк понес задольского князя в Дверь. Настало время вернуть радиоприемник.

«Ох, и редкостный же я кретин, – бранил себя парень, прижимаясь к холке быстрого оборотня. – Отдал Торгаши-Кериму все бабки, у самого пара золотых. А ростовщику должен десять монет.

Придя к четырехэтажным хоромам Мухаила, Иван остановился у здоровенной дубовой двери. Здесь, как и в прошлый раз, его встретил млеющий от безделья Дубыня.

– Куды?

– А ты совсем не меняешься, – заметил Старшой. – Все тот же поросячий цвет похмельных глаз.

– Чи-и-иво? – Стражник встал во весь немаленький рост, сжал пудовые кулачищи.

– Тпру, залетный. Зови Мухаила.

– На кой?

– Заклад вернуть.

– Все токмо возвращать. Хоть бы кто взять, – проворчал охранник. – Нету его, у князя.

– Надолго? – обеспокоился дембель.

– А то он мне отчитывается. Князь ему должен, вот он и ходит раз в седмицу напоминать. Иной раз допоздна сидят. Так напоминаются за княжий счет, хозяин аж песни поет.

– Давай я его подожду.

– Жди, мне-то что с того.

Иван сделал шаг к двери.

– Куды? – всполошился Дубыня.

– Ждать.

– Нет, мил человек, ждать жди, а в дом не ходи.

Старшой разозлился:

– А ты не пожалеешь, когда от хозяина влетит?

– Мне влетит, только если что-то пропадет, – безразлично проговорил стражник.

«Нет, с этого чурбана взятки гладки, – решил дембель. – Потопчусь тут».

Пооколачивавшись возле Гадцева дома с полчаса, парень отправился на постоялый двор. Там и пища была, и ночлег на случай, если встреча с ростовщиком отложится на вечер.

Отобедал, прогулялся до хором Мухаила. Хозяина все не было. Тогда Иван затеял навестить отшельника Космогония, но потом передумал и отправился на главную площадь Двери. Для этого было достаточно обойти дом ростовщика, хотя парень не ждал особо интересной программы.

С самого начала Старшой заметил изменения в настроениях дверян. В отличие от прошлого раза сегодня не было зазывал-рекламщиков, люди ходили хмурые, все делали вид, что торопятся или слишком заняты, но ощущение тревоги скрыть не удавалось. Наверное, вести о набеге мангало-тартар заставляли горожан думать о будущем. Погода тоже не предвещала солнышка. Было по-прежнему тепло, и ветер дул с юго-востока, но сплошная облачная пелена навевала мысли о полнейшем беспросвете.

Тем не менее на площади оказалось людно. Здесь велась какая-никакая торговлишка – столь же куцая, сколь куце смотрелась сама Дверь, которую Иван окрестил двухэтажной деревней. Меж рядов тихих торговок всякой снедью хаживали расписными красавцами лотошники-щепетильники. Дембелю вспомнилась встреча с одним плутом, срезавшим кошель у купца в Мозгве.