Елена Кисель - Серая радуга

И понял, что нет, не кончилась нынешняя паскудная ночь. Из какой-то книжки вдруг припомнилось: «В полнолуния особую активность проявляют отдельные артефакты и некоторые виды нежити».

Сидящая на его постели Дара задумчиво крутила в руках карманный фонарик, который достался Кристо полгода назад во время одного из рейдов.

Кристо на секунду замер на пороге, а потом с успехом выразил все ощущения по поводу этого вечера в единой фразе:

— Чё за хрень?!

— Угу, — пробормотала Дара, брезгливо рассматривая батарейку. — «Кошкин глаз» удобнее, хотя на мой взгляд — лучше создать какой-нибудь артефакт, вроде «светлячка».

В ответ разъяренный Кристо отобрал у нее фонарик и указал на дверь со словами:

— Комнаты перепутала? Или опять где-нибудь переклинило? Пришла спрашивать что-нибудь вроде «Ты не хочешь быть со мной?» — с того раза было непонятно, так я могу ответить! Не хочу! И твое учение мне тоже к нечту не сдалось, ясно? Все эти ваши… манеры, риторики… Или другие… женские заморочки… вам героев надо? Или там… надежных, или слабых, или лысых — ну, так и разбирайтесь с этим всем сами, а мне на мозг не капайте!

Дара уселась поудобнее и принялась изучать лежащий на прикроватном столике степплер. Кристо, который старательно сдирал с себя приличную рубашку, тут же окрысился.

— Вещи мои не тронь, ясно? И катись отсюда до нового вызова.

Он швырнул в угол кроссовки, прошел к другому углу и раскрыл старательно замаскированный тайник с пивом и сигаретами. Закурил. Понял, что Дара никуда пока не ушла. Хотел было опять заорать и вдруг понял, что и так орет на артемага хорошей квалификации.

Пора было искать средства примирения

— Будешь?

Дара взяла из пачки сигарету, повертела ее в пальцах, понюхала, лизнула и сделала неутешительный вывод:

— Дрянь какая.

— Угум, — Кристо расхаживал из угла в угол, но понемногу начинал остывать, особенно при мысли, что его могут сейчас размазать по стенке. — Слышь, Дара… ну, по-хорошему ж прошу: отстань от меня, а? Не до следующего вызова, так хоть до завтра. Сегодня я вроде Мечтателя — в душевных… как их? Муках.

— Завтра будет поздно, — лаконично отозвалась Дара и загнала себе в палец скрепку из степплера. Артемагиня не пикнула и облизала проколотый палец. Кристо глубоко вдохнул дым. И когда угомонятся все черти, которые водятся в этом омуте?

— Ну, и что такое будет завтра? А, конечно, с Арктуросом, который вроде как возродили. Его хозяин на Магистров нападет? А, во, еще есть башка Холдона, которую вроде как уничтожили вместе с Холмом. Еще какой-нибудь холм сроют? Или ты знаешь, на кого опять навалятся «пасынки»?

— Макс завтра дерется с Гиацинтом.

Кристо почти проглотил сигарету. Совсем забыл, что должен быть бой, да какой тут бой, когда такие события?

— Завтра? — тупо переспросил он.

— Уже сегодня.

— Нечт же, — тоскливо отметил Кристо, который почуял за этим «сегодня» бессонную ночь. — Я и забыл. Могу поспорить, все позабывали.

— Могу поспорить, — отозвалась Дара, подтверждая его опасения решительным взглядом с зелеными искрами, — не все.

* * *

Эта комната, единственная в Одонаре, была снежно-белой: начиная от стен, заканчивая мебелью и покрывалами, и на столе в вазе всегда стояли ландыши, ничем не пахнущие, искусно выточенные из камня. Вечные, как та, которая здесь обитала.

Лорелея стояла у распахнутого окна, скрестив руки на груди, ее платье сливалось с остальным интерьером. Только волосы богини, живые и развевающиеся от легкого ветерка, полыхали на фоне общей белизны.

В ее комнату на вершине башни никто никогда не заходил. Не было тех, кому захотелось бы посмотреть, умеет ли это странное существо есть и спать, где оно обитает и как ведет себя там. Всем всегда хватало отблеска золотых с красным волос из окна башни Одонара.

Бестия была первой, кто переступил этот порог за несколько столетий.

И при этом не стала даже здороваться.

— Раньше это было по-другому.

Лори отвернулась от созерцания звездного неба и воззрилась на Феллу с некоторым удивлением.

— Иначе, — повторила Бестия. — Ты осматривала все окрестности, до каких могла дотянуться взглядом. Все стороны. Искала всюду. А последний год ты глядела только в сторону ворот Одонара: туда, откуда возвращаются те, кто ушел на рейд во внешний мир. Потому что ты ждала не какого-то спасителя, а конкретного человека. Впрочем, ты ведь думала, что они одно лицо… но почему же ты так туда и смотришь?

Ровные темные брови богини дрогнули, чуть сдвинувшись к переносице. Тугой порыв плотного воздуха толкнул Бестию в грудь, но она продолжала говорить:

— Скажи мне, как это: любить смертного? Знать, что тебе отмерена вечность, а ему не дали ничего, только жалких двадцать лет, ведь после он просто станет стариком! И даже эти годы у вас отняли теперь, когда есть настоящий Оплот, твой спаситель…

Лори опять отвернулась к окну, но теперь видно было, что она вслушивается. Даже ее волосы, кажется, начали колыхаться помедленнее.

— Но все твои горести окончатся завтра, не правда ли? Один из этих двоих умрет — и ты знаешь, кто. И, кажется, он сам это знает, но драться всё равно будет до последнего. А ты так и будешь стоять здесь, пока не придет настоящий Оплот, ты ведь должна болеть за него в этом бою, так? За кого бы ты ни болела по-настоящему…

Лори опять повернула голову к Бестии, лицо ее теперь было печальным и задумчивым, почти как у Мечтателя. Но и у Бестии было на лице непонятное выражение: паж Альтау словно бы собиралась заплакать впервые за бесконечные столетия жизни.

— Мы так похожи, — прошептала она, — так невероятно похожи… Есть те, кого мы должны любить, и есть те… кто неизмеримо ниже нас, кто недостоин нас и с кем мы никогда не сможем быть рядом. Даже если бы нам и… хотелось бы.

Она повернулась и, не сказав больше ни слова, покинула комнатку в своей прежней, твердой манере. Лори смотрела ей вслед так, будто не понимает, о чем эти последние слова.

А главное — откуда взялось это «мы»?

Сонное солнце лениво выкарабкалось из-за линии горизонта, немного подумало — и стало заливать Одонар светом помаленьку, по капельке, с художественным вкусом. Узкая полоса рассвета поползла вперед осторожно, будто боясь кого-нибудь разбудить… и это очень даже напрасно: после Весеннего Полнолуния в артефактории спали мертвым сном, хотя птицы Целестии уже проснулись и подняли тот немилосердный ор, который поэты обычно именуют сладкозвучным пением.

Резко опустившаяся ладонь вспорола воздух и как будто оттолкнула солнце. Вторая ладонь, в которой был зажат деревянный меч, прошла по неровной дуге, формируя немудреный, но эффективный выпад.