Айзек Азимов - Весь Азимов. Прощание с Землёй

Неизменным осталась лишь неприязнь гладовиан к гражданам Саронина и ненависть саронинцев к Гладовии.

Разумеется, солнечные станции нуждались в человеческом надзоре и управлении. Несмотря на высокий уровень автоматизации и широкое применение роботов, люди должны были периодически осматривать и инспектировать состояние орбитальных комплексов, следить за тем, чтобы крошечные частицы космического мусора или порывы солнечного ветра не влияли на работу компьютеров и самих роботов.

Отобранные для работы на станциях люди регулярно заменялись, чтобы эффект невесомости не сказывался на здоровье. После проведенной на орбите смены следовал период длительного отдыха на Земле.

По чистой случайности в экипаже космического обслуживания (так они назывались) летом 2080 года среди прочих специалистов оказались двое гладовиан и двое саронинцев. В процессе работы исконным врагам пришлось трудиться рука об руку. Они добросовестно делали все, что положено, стараясь, однако, свести общение до минимума.

Однажды более молодой по возрасту гладовианин по имени Томач Бригон подошел к своему старшему земляку Хамишу Мансе и, сдержанно улыбаясь, сообщил:

— Ну вот. Этот придурок саронинец наконец-то прокололся.

— Который? — поинтересовался Манса.

— Тот, чье имя звучит как шипение змеи. Я не могу передать это дурацкое сочетание. Представь себе, тупорылый саронинец запорол компьютер А-пять.

— Результат? — встревоженно спросил Манса.

— Пока никакого. Но как только плотность солнечного ветра превысит уровень в одну и три десятых, отключится половина энергетических установок и сгорит несколько компьютеров.

— Что ты предпринял? — Глаза Мансы едва не вылезли из орбит.

— Ничего, — сказал Бригон. — Произошло это при мне. Все зафиксировано. Саронинец подтвердил, что именно он управлял компьютером. Теперь, когда полетят энергетические установки и сгорят компьютеры, весь мир узнает, что это сделал бестолковый саронинец. — Бригон с наслаждением потянулся и довольно произнес: — Планета придет в негодование, ненавистный саронинский народец будет презираем всеми без исключения.

— Да, но целая энергетическая система выйдет из строя! Поставки энергии на Землю возобновятся в полном объеме лишь через несколько месяцев, а может быть, через год или два.

— Достаточно, чтобы всем миром стереть с лица земли саронинцев. Тогда наш славный народ сможет занять по праву принадлежащие ему территории.

— Подумай сам, — сказал Маиса. — При таких колоссальных энергетических потерях люди попытаются оградить себя от последствий катастрофы. Никому не придет в голову мстить.

Остановятся промышленные предприятия, нависнет угроза голода, отчаявшиеся люди начнут бороться за источники энергии… Наступит всеобщий хаос!

— Тем хуже для Саронина…

— Но хаос поразит и Гладовию. Наш славный народ зависит от солнечной энергии, как и все население Земли. Наступит всемирная катастрофа, от которой Гладовия может пострадать даже больше, чем Саронин. Никто не знает, чем закончится дело.

У Бригона отвисла челюсть, он растерянно произнес:

— Ты в самом деле так считаешь?

— Конечно. Немедленно иди к этому типу, чье имя звучит как шипение змеи, и попроси его перепроверить свою работу. Не надо говорить, будто ты знаешь, что он ошибся. Просто ты там был, а потом у тебя вдруг возникли сомнения. Когда он исправит ошибку, не издевайся над ним. Это может оказаться опасным. И поторапливайся! Ради славного народа Гладовии! И конечно, всего остального мира.

У Бригона не было другого выбора. Он сделал, как ему велели, и несчастье было предотвращено.

МОРАЛЬ:

Люди всегда любят себя больше других. Но в мире все настолько сложно и взаимосвязано, что, причиняя вред одному, ты вредишь всем, и лучшим проявлением любви к себе становится любовь ко всему миру.

Джонас Уиллард посмотрел по сторонам и постучал жезлом:

— Теперь понятно? Это лишь тренировочная сцена, и ее назначение — выяснить, понимаем ли мы, чем занимаемся. Мы отрабатывали ее достаточно долго, и на сей раз я ожидаю профессионального исполнения. Приготовиться. Всем приготовиться.

Он вновь посмотрел по сторонам. Трое сидели за синтезаторами голосов, еще трое — за аппаратами проекции образов. Седьмой отвечал за музыку, а восьмой — за фон. Остальные отошли в сторону, дожидаясь своей очереди.

— Хорошо, — продолжил Уиллард. — Помните, старик всю свою жизнь был тираном. Он привык, что любая его прихоть мгновенно исполняется, а когда он хмурится, все сразу дрожат. Ныне все это в прошлом, но он об этом пока не знает. Ему противостоит дочь, которую он считает покорной девушкой, согласной выполнить любое его желание, и никак не может поверить, что теперь перед ним властная королева. Итак, начинаем с короля.

Возник Лир — высокий, седой, слегка растрепанный, с резким и пронзительным взглядом.

— Не сутулить его, не сутулить, — сказал Уиллард. — Ему восемьдесят лет, но он не считает себя старым. Пока что. Выпрямите ему спину, он король до последнего дюйма. — Фигура изменилась. — Вот так, хорошо. И голос должен быть сильным, а не дрожащим — пока. Понятно?

— Понятно, шеф, — кивнул звуковик, отвечающий за голос Лира.

— Прекрасно. Теперь королева.

Возникла королева — чуть пониже Лира, идеально «выполненная», как статуя, каждая складочка платья строго на месте. Ее красота казалась холодной и непрощающей, как лед.

— А теперь шут.

Появился худой и хрупкий человечек, похожий на испуганного подростка, если бы не его взрослое лицо, где доминировали пронзительные глаза — такие большие, что словно занимали все лицо.

— Прекрасно, — сказал Уиллард. — Подготовьте Олбани, он очень скоро появится. Начинаем сцену. — Он вновь постучал по подиуму, бросил быстрый взгляд на лежащую перед ним исчерканную пьесу и произнес: — Лир! — Жезл Уилларда плавно качнулся на звуковика Лира, указывая каденцию речи, которую он хотел услышать.

— Здравствуй, дочка, — произнес Лир. — Чего бровь насупила? Часто ты стала хмуриться [23] Здесь и далее цитируется «Король Лир» в переводе О. Сороки. ( Прим. перев .) .

Его прервал голос шута, писклявый, словно дудочка:

— Молодец ты был раньше — чихать тебе было на ее хмурость…

Королева Гонерилья медленно повернулась к шуту, и ее глаза на мгновение вспыхнули огнем, но эта вспышка была столь краткой, что зрители скорее уловили впечатление, чем заметили сам факт. Шут завершил свой монолог со все нарастающим страхом и, пятясь, укрылся за фигурой Лира, отыскивая хоть какую-то защиту от этого яростного взгляда.

Гонерилья заговорила с Лиром о делах в государстве, и во время ее монолога слышалось тихое потрескивание льда, а едва слышимая музыка играла негромкими диссонансами.