Айзек Азимов - Весь Азимов. Прощание с Землёй

Грэм Дорн скрестил руки на груди и строго посмотрел на нее. Макданлоп потер ручки и принял почечную пилюлю.

— Я ни в чем не виновата, Грэми, — сказала Джун. — Ты сам писал в своих книжках, что все женщины от него млели, так что я ничего не могла поделать. В глубине души я все это время ненавидела его. Ты ведь веришь мне, правда?

— Поверил я тебе, как же! — проворчал Грэм и уселся рядом с ней на диван. — Как же. Но я прощаю тебя, так и быть.

Макданлоп проговорил срывающимся голосом:

— Мой мальчик, ты спас мои акции. И мою жену, разумеется. И не забудь — ты обещал мне писать по одному роману о де Мейстере в год.

Грэм скрипнул зубами.

— Всего по одному, и его жена будет запиливать его до смерти, а я всегда буду держать про запас одну неопубликованную книгу — на всякий случай. Да, и вы ведь издадите мой роман, правда, старина Грю?

— Гхм, — сказал Макданлоп.

— Издадите?

— Да, Грэм. Конечно, Грэм. Разумеется, Грэм. Безусловно, Грэм.

— А теперь оставьте нас. Я намерен обсудить с моей невестой важные дела.

Макданлоп улыбнулся и на цыпочках вышел за дверь.

«Ах, любовь, любовь», — вздохнул он про себя и, проглотив свою печеночную пилюлю, запил ее сиропом от кашля.

После сотен миллиардов лет он вдруг вообразил себя Амисом. Не комбинацией волн фиксированной длины, которая все это время в целой Вселенной была эквивалентом Амиса, а звучанием имени. В память осторожно, несмело закрадывалось воспоминание о колебаниях звука, давно им не слышанного и больше ему не слышного.

Новое увлечение вызволило из глубины памяти еще множество вещей, таких же древних-предревних, чей возраст измерялся эрами, эпохами, вечностью. Амис выровнял энерговихрь, сгусток своей индивидуальности в безбрежной всеобщности, и его силовые линии пролегли меж звезд.

От Брок пришел ответный сигнал.

Конечно, решил Амис, нужно сообщить Брок. И он почувствовал ее слегка трепещущий нежный энергоимпульс:

— Амис, ты идешь?

— Разумеется, иду.

— И в состязании будешь участвовать?

— Да! — Силовые линии Амиса пронизала дрожь волнения. — Абсолютно точно. Я придумал совершенно новый вид искусства. Что-то в самом деле невероятное.

— Зачем ты впустую тратишь энергию? Неужели ты думаешь, что после двухсот миллиардов лет можно изобрести нечто новое?

На какой-то миг импульс Брок вышел из фазы и связь пропала. Амису пришлось спешно корректировать свои силовые линии. Он отдался течению других мыслей, созерцая стремительное движение опушенных звездами галактик по бархату небытия, и, охватив сознанием межгалактическое пространство, ощущал биение силовых линий в бесконечном множестве проявлений энергожизни.

Амис воззвал:

— Брок, прошу, впитай мои мысли. Не экранируйся. Я хочу использовать материю. Представляешь: симфония материи! Что толку биться над энергией? Согласен, в энергии нет ничего нового — откуда в ней быть новому?! Но разве это не указывает на то, что следует взяться за материю?

— Материя! — В энергоколебаниях Брок возникли волны отвращения.

— Почему бы и нет? — возразил он. — Мы сами когда-то были материей… Кажется, триллион лет тому назад! Так почему бы посредством материи не создавать фигуры, или абстрактные формы, или… слушай, Брок… почему бы не воплотить в материи — имитационно, конечно, — нас самих, какими мы были когда-то?

— Не помню я, как это было. И никто не помнит, — отвечала Брок.

— Я помню! — горячо возразил Амис. — Я думаю только об этом, ни о чем кроме, и уже начинаю припоминать. Брок, позволь, я тебе покажу. Если я прав, если так и было — скажи. Прошу тебя, скажи!

— Нет. Все это мерзко и глупо.

— Брок, прошу, позволь мне попробовать. Мы же старые друзья, с самого начала… мы же вместе стали излучать энергию… с того самого мгновения, как сделались теми, кто мы есть. Брок, пожалуйста!

— Хорошо. Только быстро.

Такого возбуждения в собственных силовых линиях Амис не ощущал уже… сколько? Если его попытка удастся, у него достанет сил использовать материю перед ассамблеей энергосущностей, уже которую эпоху столь безотрадно ждущих чего-либо нового.

Материю разметало меж галактик, но Амис, отбирая все атомные крохи с каждого кубического светового года, собрал ее, сбил ком в пластичную массу и придал ему форму сужающегося книзу яйца-овоида.

— Брок, неужели ты не помнишь? — осторожно спросил он. — Разве это ни на что не похоже?

Вихрь Брок судорожно вибрировал в фазе.

— Не заставляй меня вспоминать. Я не хочу.

— Это было головой. Ее называли: голова. Мне это помнится настолько отчетливо, что так и подмывает произнести. Я имею ввиду — звуками. — Амис подождал, потом попросил: — Взгляни.

У овоида в верхней части появилось: «ГОЛОВА».

— Что это? — У Брок, казалось, затеплился интерес.

— Слово, обозначающее голову. Символ звукового выражения слова. Брок, ну скажи, что ты вспомнила!

— Вот тут, посредине, кажется, что-то было, — донеслись неуверенные мысли Брок.

Образовалась вертикальная выпуклость.

Амис воскликнул:

— Да! Нос — вот что это такое! — Появилась надпись: «НОС». — А это, с каждой стороны, глаза. — «ЛЕВЫЙ ГЛАЗ — ПРАВЫЙ ГЛАЗ».

Амис любовался своим творением, пульс его силовых линий обрел торжественность. Но можно ли с уверенностью сказать, что ему самому это нравилось?

— Рот, — называл он, дрожа от нетерпения, — подбородок, адамово яблоко, ключицы. Слова возвращаются ко мне. — И все слова обозначились на его создании.

— А у меня уже сотни миллиардов лет их и в мыслях не было, — упрекнула Брок. — Зачем ты напомнил? Зачем?

На какой-то миг Амис сбился:

— Что-то еще. Органы слуха… нечто для приема звуковых волн. Уши! Но куда их приткнуть? Не помню, где они были?

От Брок уже исходило неистовство:

— Оставь это! Брось! И уши свои дурацкие, и все остальное! Не помню!

Амис, слегка озадаченный, спросил:

— Что плохого в том, чтобы помнить?

— Что?! Да разве тогда все это было таким вот грубым и холодным? Куда подевались упругость и теплота? Разве такими были глаза, которые жили, источая нежность? А губы? Разве сравнить те, что ты сделал, и те, что дрожали, мягко прижимаясь к моим? — Силовые линии Брок бились и вибрировали.

Амис взмолился:

— Прости! Прости меня!

— Ты хочешь напомнить, что когда-то я была женщиной и знала любовь, что глазам дано не только видеть и что не стало никого, кто дал бы мне испытать это, кто заставил бы мои глаза излить печаль сердца.

Резко, будто наотмашь, плеснула она материей на грубо слепленную голову и бросила:

— Пусть вот у этих — получится, пусть они — испытают, — и, сменив полярность, улетучилась.