Елена Кисель - Синий, который красный

— Интересно, тут есть крысы?

— А на кой они тебе сдались?

Помолчала. А потом уже совсем другим тоном:

— Да чтобы тебя хоть чем-нибудь занять. А то, знаешь ли, сидишь тут… — и вдруг как прорвалось: — Я не думала… я мечтала, что, когда буду умирать, рядом будет…

— А-а, рыцарь на белом драконе?

— Да уж не ты.

Надо же, и огрызаться не разучилась. А может, ничего, не так уж и плоха? Поваляется тут часика три, потом на ноги встанет…

— Я, может, тоже мечтал, чтоб рядом со мной кто-нибудь другой помер, — пробурчал Кристо.

Артемагиня вяло, замедленно хмыкнула:

— А-а, ты наверняка толпу народа себе намечтал. Чтобы рядом умерли…

— И ничего не толпу. Ну там, из Одонара с полдюжины, из Кварласса — все преподы, потом еще из деревни человек восемь, ну, и… вот Бестия еще, это точно.

Луч света сквозь окошко стал тускнее, а лицо Дары — ярче, и на этом лице засветилась странная полуулыбка.

— Бестия? Да-а… а в деревне… так плохо?

У Дары речь пропадала, а у Кристо она начала появляться, да еще сколько — сам удивлялся. Он только вообразил: она замолчит, и станет в маленьком подвале совсем тихо — и слова посыпались изо рта горохом:

— Чего плохо, совсем даже неплохо. Можно в лес сбежать, на нежить нарваться, можно в горы смотать, там у нас контрабандисты селились. И Прыгунки тогда были недалеко, это деревня ихняя. Я раз удрал, так зашел, ух, каких штук навидался. Человеческих, из этого мира. Это там научился и микроволновки включать, и музыку слушать, курить вот тоже…

Опять заговорил по-сельски. Вытряхивал из себя деревню всеми силами: и прическу оформил, и крутой прикид подобрал, но происхождение упорно проскакивало и показывало: точно не граф и не рыцарь. Ладно, Даре, наверное, все равно.

— Сбежал?

— Чего?

— Ты… сбежал?

— Ага. У нас многие сваливали. А что, дома свиней пасти? Еще и папаня у меня был — сбежишь от такого: всю жизнь клялся с честными глазами, что в магии ничего не смыслит, а как напьется — полдеревни мог разнести. С округи собирались смотреть, говорили, красиво работает. Твой, небось, был артемагом?

— Нет… отца, — почти незаметно пошевелила она губами. — Война… росла… в Одонаре.

— Ха, так и нечего сопли развешивать. Мой батя еще и подзатыльники с расстояния умел давать, как напьется. А то еще бывает, найдет на него, глаза красные сделаются, как прямо форма у Приласса. И пошел за мной гоняться, еще орет: «Выродок! Опять сливки сожрал!»

Кристо мечтательно облизнулся, вспомнив те самые сливки.

— Так что лучше сиротой, чем с кой-какими родичами. Мой еще был ничего, но вот пока я в Кварлассе до практиканта доучился — навидался такого… Одни родители приезжали в выходные, получали отчет от учителей — и начинали по этим отчетам ребят пороть! И девчонок, кстати, тоже. Да, мамашу одну видал, она силовые потоки для этого приспособила. А учителям — на… плевать, — он выбрал выражение помягче. — Да чего я рассказываю, к вам мелкота тоже не все из ужас каких хороших семей попадает.

Это кроме тех, кому после войн некуда идти, или тех, у которых с рождения дар артемагии. Кристо уж за семерницу сумел наслушаться: если родители считали, что ребенок безнадежен, его спихивали в Одонар. Причем, без предварительных страшилок вроде «Придет страшная Бестия и заберет тебя в мешок!»

Красноречие пропадало зря. Непонятно было, слышала его Дара или нет, но вопрос она задала совсем не к месту:

— А в Прыгунках… много интересного?

— Ну, еще б! — обрадовался Кристо. — Во всей Целестии такого нету, чтобы, значит, в эмельхатинах дома делались. Видала такую тварь хоть раз? Улитища размером с дом, а панцирь — ну вот как ракушка, или вот как жемчужина блестит. Здоровые такие улитищи, усами шевелят, да у них еще и зубы! Я когда туда в первый раз в Прыгунки забрел — думал, сердце из штанов вывалилось, то есть… ладно. Так у них в этих улитках дома, и дома-то ползают, пасутся! Видок, конечно, тот ещё… Возле нашей деревни у них было только весеннее пастбище, а потом они в другое место кочевали. Так там в каждом доме, в смысле, эмельхатине, просто куча техники. Почти ваша Большая Комната. И телевизоры, и мобильные, проигрыватели тоже разные… Один раз стиральную машину видел. Не поверишь: во такая здоровая, белая, внутри все само собой крутится…

Ну, понеслось.

Если что-то Кристо любил в своей жизни — так это контрабандные штуковины. С ними было весело, они не драли за уши и очень облегчали жизнь. Хотя иногда он попадался с ними учителям, тогда контрабанда начинала жизнь осложнять. Взять тот случай, когда он, еще теориком, подвернулся преподу по боевым чарам с «Тетрисом». Пропал же «Тетрис»! И препод тоже: заигрался, а потом на уроки перестал ходить, а когда у него попытались отнять игрушку — такое учинил… ну, так он ведь был по боевым чарам! Наверное, сейчас где-то лечат. Принудительно.

И об этом он тоже рассказал.

Кристо так обрадовался теме, на которую он может говорить, что чуть не забыл следить за Дарой. А она ничего: прикрыла глаза и то ли вслушивалась, то ли что-то обдумывала про себя. Только иногда спрашивала что-нибудь… этакое — вроде как чтобы напомнить, что она малахольная:

— Ты знаешь какие-нибудь стихи?

Этот вопрос Кристо решил замять поскорее. На рифмоплетов он всю свою жизнь плевал сквозь щербинку в зубах. Начал опять о технике, а Дара только вздохнула как-то непонятно — и опять глаза закатила.

Под конец Кристо уже сомневаться начал: может, ей тоже не хочется, чтобы в подвале была тишина, вот она ему и задала вопрос насчет Прыгунков. А сама тем временем что-то свое решает. Только успел подумать об этом, как Дара дорешала, распахнула глаза и заговорила.

Только голос теперь стал холодным и сильным, и не скажешь, что говорит шестнадцатилетняя умирающая девчонка:

— Слушай внимательно. Я сняла с браслета фон, но только на малое время. Браслет все равно нужно переправить в Целестию. Я не смогу. Это сделаешь ты. Дверь не должна быть далеко. Попробуй поднатужиться и применить какое-нибудь поисковое телесное заклинание…

Тут она замолкла. Слова не закончились, слов было еще много, длиннющая инструкция, которую эта странная артемагиня наверняка наготовила, пока Кристо разливался рекой о прелестях контрабандной техники. Каждое слово продумала. А замолчала она от боли, задохнулась. А он-то совсем забыл, что ей может быть больно.

— К браслету можешь прикасаться, только… не надевай. Дверь должна его пропустить, если не пропустит, тебе придется ждать кого-нибудь из наших, они должны заметить по Перечню… может, они уже и близко…

И замолчала. Кристо громко, длинно шмыгнул носом.

— А… короче, а ты?

— На последнем дыхании завесь

Прерывается жизни жестокой.