Николай Дитятин - Отступники [СИ]

Олечуч снаружи ударил кулаком. Кмень послушно ушел внутрь. Некоторое время ничего не происходило, но потом за стенами послышался тихий шелест, словно сеялись вниз тонкие струйки песка.

— Ага, — сказал я. — Начал наполнятся противовес. Все на борт.

Олечуч зашел на платформу и тут же провалился по щиколотку в крякнувшую от ужаса древесину.

— Держись ближе к бортам, — предупредил я.

Рем удобно устроился в углу, присев на вещмешок. Запыхтел трубкой.

Потом, откуда ни возьмись, прискакал Проглот. Он принялся возбужденно хлопать пастью и негромко булькать, словно сетуя на что-то.

— Что это с ним? — пыхнул Рем. — Будто приведение увидал.

— Скорей уж что-то, что не влезло ему в пасть, — усмехнулся я, почесав вспотевшие бока.

Собственно я действительно сопрел, и только сейчас обратил внимание на то, что воздух становиться горячим, спертым, а из лабиринта накатывают волны сухой удушливой жары, словно кто-то открывает и закрывает пасть огромной домны.

— Что-то, jaram, жарковато становиться, — завозился Рем.

— Ты тоже заметил? — спросил я.

— Заметил? — переспросил Рем, расстегивая сюртук. — Конечно, раз уж с меня течет в три ручья! Как на старой доброй Менаде.

— Тихо! — сказал Олечуч привычным тоном. — Слышите?

Я честно прислушался, высунув голову наружу. Рем прочистил ухо мизинцем и тоже навострился как охотничий пес. Сначала я слышал только, как сопит Рем, да еще что-то шумно переваривал Проглот. Понимание пришло с новой волной сухости и жара; что-то потрескивало там вдалеке, среди беспощадных к путнику пересечений камня. Потрескивало, вздыхало, словно занималось пламя лесного пожара… И тут я увидел его: огромный язык кроваво-красного пламени взметнулся над стенами лабиринта, ничего не осветив, будто взметнулся не огонь, а шелковый парус. Он истончился, рванулся прямо вверх и исчез, но потом, — я снова облился потом, но на этот раз не из-за жары, — по широкой дуге пролетел обратно и упал где-то в лабиринте.

— Кости Первого! — прошептал я, еле ворочая разбухшим языком.

Олечуч, не мешкая, взялся за края дверной перегородки и несколькими рывками поставил ее на место, закрыв вход на платформу. Потом заскрежетал засовом.

— Правильно, — сказал я, маленькими глоточками опустошая свою флягу. — Змеева пыль. Видал, Рем?

— Ага, jaram blos! — прогундосил сухолюд сквозь намотанную повязку.

— Оно идет, — гипнотически прошептал Олечуч. — Оно велико!

— Кости Первого! — воскликнул Рем, глядя на слабо натянувшиеся цепи подъемника. — Почему мы до сих пор не поднимаемся?!

— Песочные сифоны забило за столько нерестов, — отрывисто сказал я. — Ну, точно. Слышишь, еле сыплется. Но вроде бы поток крепнет. Гляди, цепи уже натянулись.

Рем посмотрел на меня глазами полными искренним пожеланием скорой смерти от перелома задницы. И его можно было понять. Да, цепи натянулись… Но только две с правой стороны. Похоже, лишь половина сифонов прочистилась, и противовес наполнялся неравномерно.

Я снова выглянул в бойницу. На мгновенье мне показалось, что из коридора, переливаясь через стены, бурля и посвистывая, на нас неотвратимо катиться какая-то густая жидкость, вроде засахарившегося меда. Присмотревшись, я убедился, что это ползли сорвавшиеся со стен надписи. Бесконечный поток злобных, постоянно переговаривающихся букв. Они менялись местами, выкрикивая оскорбления и угрозы.

Вдруг снаружи кто-то постучал к нам в кабинку.

— Эй, есть там кто? — произнес потусторонний голос.

— А кто спрашивает? — спросил я замирающим голосом.

— Ну… Я не помню своего имени, — словно извиняясь, пробормотал голос. — Оно не имеет значения. Я лишь хотел поблагодарить того господина в черных латах. Если б не он, я просто раскромсал бы вас на части и продолжил угрюмо слоняться здесь. Это не тот образ жизни, который одобрила бы Кэс.

Рем одобрительно взглянул на Олечуча и толкнул меня плечом в бедро.

— Вот видишь?

— Убийца, — сказал вдруг Олечуч. — Проваливай, убийца.

— Теперь я могу уйти, — продолжал голос. — Я обещал Кэс вернуться, но, по-моему, сильно опаздываю. Надеюсь, она не будет сердиться. Наш парнишка, наверное, уже пасет коз…

Голос замолчал. Мне показалось, что призрак ушел, но тут он заговорил снова:

— Чуть не забыл. Сам я испытываю к вам только бескрайнюю благодарность. Но вот мои слова… Вы понимаете, я был очень зол, когда писал все это. Перечитываю и ужасаюсь: каким я был злобным дураком. И, что самое обидное, ничего уже не сотрешь. Вы знаете, но скорее всего мои слова убьют вас. Если вы, конечно, не поторопитесь. Спасибо еще раз. И прощайте.

Вот теперь он ушел окончательно.

А слова приближались.

— Вот видишь? — спросил я, толкнув Рема локтем в плечо.

И неодобрительно взглянул на Олечуча.

В ответ мне снова заскрежетал засов.

— Стой! — я подскочил к чучелу, схватил за плечо. Но только подался вперед, пальцы бессильно скользнули по наплечнику. Олечуч прошел с десяток шагов вперед и остановился. — Вернись внутрь! Это слишком опасно!

— И миллионной доли того времени, что я провел здесь, не изошло, пока мы идем вместе, — нервно прошелестел Олечуч. — А ты уже достал меня до последней песчинки в моей голове!

Больше он не сказал ничего. И не собирался. Он поставил перед собой меч, воткнув его в пепел острием вниз. Словно одинокий волнорез, стоял он теперь на пути неукротимой приливной волны. Его трясло. Но, вероятно, лишь от кровожадного предвкушения.

— Престон, — окликнул меня Рем. — Отстань от него. Каждый делает что может, так? Прикроем его отсюда, и все законы природы будут соблюдены. Запирай дверь, и посмотрим, как этот кусок козлиного войлока выкрутиться на этот раз! Snaka dam…

Я с трудом сдвинул перегородку, наваливаясь на нее всем телом. Рем смотрел на меня с неодобрением. Этот взгляд я хорошо знал. Он преследовал все мои благородные порывы, как воздушный змей, привязанный к шее буйвола. «Ты слишком мягок» — говорил он мне обычно. «Когда-нибудь тебе придется убить. Придется. Кто-нибудь приставит тебе нож к причиндалам, или нанесет оскорбление, которое можно будет смыть только кровью. Посмотри на себя, snaka dam, ты вонючий уголовник, тебе на роду написано занозить задницу Первого. Что с того, что ты только калечишь своих противников или убегаешь? Убить можно и косвенно. Вот ты спер золотые подвески у какой-нибудь тэнихи, а ее муженек после этого перерезает ей глотку в запале ревности, думая, что она потеряла их, кувыркаясь с любовничком. Или стянул у сайского купчины отцовские часы, а он от этого вскрывает себе нутро, ибо так им положено по чести. Всякое зло — зло! Ты преступник, Престон. Так веди себя как надобно».

Да, так говорил Рем. Почти дословно ему вторила моя рудиментарная совесть. Она вставляла мне палки в колеса, заставляла совершать противоречивые поступки. Я понимал, что это обрывки старого плаща, которые трепыхались еще поверх нового, грязного заскорузлого покрывала, что выросло у меня на плечах. Спутавшиеся нити подавленных желаний, гибрид юношеской наивности и злой жизненной иронии.