Николай Дитятин - Отступники [СИ]

— Он узнает, что мы лучшие, Рем! — я схватил курицу и надел на ее обрубленную шею свой главный аргумент. — Вот! Только посмотри на это!

Рем навис над цыпленком и в его руке блеснуло увеличительное стеклышко. Он зажал его между век левого глаза и вгляделся в мой аргумент, попутно отрывая от цыпленка ножку. Его блестящие губы растянулись. Браслет и вправду был хорош. Мерцая ртутным блеском, украшенный черными, как пустота самоцветами, он казался чем-то потусторонним, почти невозможным. Словно порождением иного мира.

— Что это за металл? — удивленно спросил Рем. — Никогда такого не видел. И не серебро и не платина.

— Никто не знает, — ответил я, хитро поглядывая на него. — Нет, серьезно, я показал его всем видным ювелирам Гиганы. Нескольким кузнецам и паре алхимиков. Никто не смог сказать, что это за материал.

Я понял, что попал не целясь. Вода в моем прикормленном омуте взбурлила.

— Где ты это взял.

— Нашел рядом с башней, — ответил я, осторожно вываживая рыбу.

— Там еще такое есть?

— Снаружи — вряд ли. А вот внутри… — сказал я, медленно берясь за сачок.

— Что с информацией?

— Я задействовал старые связи, — сказал я, протягивая сачок к бурлению. — Сегодня мы будем знать о Мирконе ровно столько же, сколько знает об этом Незримый легион Авторитета. Мы — герои, Рем.

— Ты говоришь так, словно я уже трепыхаюсь в твоей лодчонке, Престон, — сказал Рем, грозя мне пальцем. — Еще ничего не решено, понял, ты, дешевый искуситель? Теперь иди к змею, и надейся, что я не всажу тебе арбалетный болт в спину, когда ты решишь, что обманул меня…

— Через неделю, в полночь, в точке номер два, — сказал я невозмутимо, прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы. Там, невыносимо гремя металлом, подкрадывались к дверям удальцы из городской стражи. — Все необходимое возьмешь в тайнике на крыше. Там есть ритуальная бижутерия, которой отгоняют нечисть.

Рем ухмыльнулся, пригладил вздыбленную копну, взял с собой недоеденного цыпленка, и пошел к подземному ходу.

— Господин Престон! — взволнованно крикнул Каффа.

— Я знаю, знаю, — я поднялся, пряча браслет в скрытую пазуху моего камзола. — Честное слово, Каффа, мне иногда кажется, что они устраивают эти идиотские набеги, только для того, чтобы конфисковать ваше прекрасное вино и поглазеть на Пеппи и служанок.

Каффа восторженно оскалился и помахал мне моим конвертом. Я подошел к лестнице на второй этаж и быстро по ней взобрался. В этот момент стражники собственными лбами вынесли парадное, и одновременно, судя по визгу на кухне, набежали с черного хода. С глубоких тылов, с улицы, залаял сержант, призывая пустой зал не препятствовать действиям властей. Зал не препятствовал. Стражники, гремя и лязгая, бегали по нему, заглядывая под столы, и простукивая половицы наконечниками копий.

Я стоял на крыше, глядя на затаившийся во тьме город, следящий за мной желтыми глазками освещенных окон. Я чувствовал, что, возможно, я ошибся. Я ошибся в первый раз, когда позволил себе поверить в это. Я ошибся во второй раз, когда не позволил себе разувериться. Город наблюдал за мной, зная, что когда-нибудь, — через минуту, — я сорвусь с этой крыши и побегу. Побегу во тьму. В любом случае. Так не все ли равно насколько глубока она будет?

В глубинах Пустого океана едва зримо мерцали светозвери.

Порой даже во тьму приходят через испытания воли, оставляя на колючках лоскуты чести, отваги, веры… Любви. Хотя, казалось бы, спускаться гораздо проще, чем карабкаться вверх. Достаточно лишь бездействовать.

Однако есть избранные неудачники, вроде меня, которые даже в клоаку бесчестия и безнадежности попадают только изрядно попотев и измаявшись.

Отец мой нечасто бывал в той части резиденции, где обитал я с матерью. Поэтому я делал все возможное, чтобы попасться ему на глаза. Разумеется, я хотел не просто влезть в поле его зрения, но бросить ему определенный вызов, доказать свои немногие таланты и вызвать в нем восхищение мною… Все это чушь между пальцев, как любит говаривать Рем.

В общем, я предпринял множество сомнительных ходов и закончил великолепнейшим провалом, украв уродливую сайскую статуэтку из коллекции отца. И тут же выронил ее, перелезая через оконную раму. Я еще помню гаснущие глаза родителя, которые провожали взглядом падающую фигуру. Это был лот, на который он потратил четыре года поисков и уйму профилей. Это был его триумф и часть его мужского либидо.

Бренц!

Той ночью я плохо спал. И вовсе не потому, что мне мешал отбитый зад. Отец пальцем меня не тронул, и это было хуже всего. Всю ночь в его кабинете горел свет. Я отчетливо представлял себе как он, склонившись над аккуратно рассортированными осколками, пытается склеить из них свою окончательно утраченную веру в меня. А служанка промокает ему лоб столовой салфеткой.

Утром он отослал куда-то гонца, который вернулся уже к полудню с отличной новостью для остальных отцовых статуэток. Я больше не мог угрожать их безопасности, ибо меня без вступительных испытаний принимал в ученичество Акт Незримой армии Авторитета. В Общей Номенклатуре Авторитета сказано: «Незримая армия, или же Акт Незримых, основывается на людях, исполняющих тонкие и особо сложные миссии, связанные со сбором информации и устранением отдельных субъектов, угрожающих благополучию Авторитета и Автора».

Такие люди есть у каждого государства. Даже у варваров есть нечто подобное.

Решение отца меня не удивило. Меня удивило то, что он сам пришел ко мне сообщить о нем, перед тем как явился представитель Акта. Отец был предусмотрительно немногословен. Я понял, что статуэтку склеить не удалось, и поэтому, молча, не собираясь пререкаться, собирал вещи в свой тончайшей работы вещевой мешок. Собирал всякую дребедень, не задумываясь, просто толкал все, что попадалось под руку. Я впервые понял, что со мной не собираются шутить, стращать и показательно лишать сладкого. Отец говорил об ответственности, и это была хорошо продуманная, тщательно выверенная речь. По этому, я понял еще и то, что отец давно все обдумал и утраченный идол только подтолкнул его вспомнить, что сыну уже достаточно нерестов для определения рентабельности.

В общем это была обычная судьба. Кого-то отдавали в офицерскую школу, кого-то в Акт Торговли, кто-то находил себя в искусстве. Но только Акт Незримых никогда не давал своим ученикам возможности увидеться с родными до конца обучения. Я не пререкался, ведь со мной не шутили, но я и не подал отцу руки на прощание, когда явился за мной посланник Акта. Убогий символ, но это единственное на что хватило тогда моей фантазии и выдержки. Довольно и того, что обошлось без истерик и бледнеющих в ярости лиц. Отец грустно покивал, как бы признавая часть своей вины, и умыл руки.