Михаил Харитонов - Золото твоих глаз, небо её кудрей

Из какой-то дырочки в углу вползла к нему Мальвина — на коленях ничтожная — испиздраща́вленная — в драном платьице — и кофточке с дырками на локтях.

— Господин мой Буратина, Буратиан, Буратиян, Ян-Ян! — застонала она, — умоляю, дай мне поесть! Я умираю от голода, мой Господин и Великий Хозяин! Пощади пощади позязя!

— Ща насру, а ты подлижешь, — явил волю свою Суровый, но Справедливый Буратина.

И пфффф сделал! Тёпленько, уютливо! Кишка приятно раздувалась — и делала пфык! пфык! пфык и шлёп! — гадли́вчика родил, испёк буниву́рчика! Хорошо покекал!

А противная Мальвина — всё так же, на коленях — подползла и съела ВСЁ ГОВНО. Всё это время Буратина смело пердел ей в нос и нисколечко её не боялся! Вот прямо нисколечко, ну вот совсем ни чуточки! Потом он повернул её и трахнул прям в пердаче́лло!!! ей там всё порвав на лоскуты! ВО КАК!!!

Рыдающая Мальвина слёзно поблагодарила его за заботу. Тогда смилостивившийся Буратина швырнул ей пачку маргарина. Та, не вставая с четверенек, вцепилась во вкусняшку зубами. Буратино страшно захохотал и ОХУЯЧИЛ её прям по писе -

— и от счастья преобразился:

возродился-очутился в могучей огромной пышной вечной кормушке!

в самой СЕРЁДКЕ!

Кормушка та была полна золотыми пакетами с комбикормом, горами маргарина и сахарными петушками на брильянтовых палочках. Всюду, сколько хватало глаз, графинилась ледяная ВОДКА, которой Буратинушке всегда так не хватало.

Тут же раздались крики, и зудливая музычка попёрла, и хор преданных существ-буратявликов угодливо загунды́кал на разные голоса:

— В рот ябу, в рот ябу, в рот я бубельку кладу! Сучью ножку жую! Ду-ду-ду! Жу-жу-жу! Буратина-Буратина, сделай в ротик на-на-на! Оле-оле! Гоп!

И перед Буратиной на чистом блюдечке с голубой каёмочкой явилась чудесная хрустящая благоуханная

КОРОЧКА

— в точности такая, как в «Трёх Пескарях». Буратина немедленно положил её в ротик и женился на Виньке-Пуньке. Она стояла нагая под светом триллиардов солнц и не давала никому, даже Чипу не давала, а только ему ОДНОМУ, Буратине-Буратине! А на всех остальных ссала и рычала!

Маленький-старенький папка Карлыш забежал под стол и там простёрся перед Буратиной, назвал молодцом и признал его Учителем и Профессором ВСЕГО НА СВЕТЕ и корифеем ВСЕХ НАУК. И отдал ему сто тысяч миллионов прав человека, а сам рассыпался в мушиный писк — из уваженья к Буратине.

ВОТ как поднялся Буратинушка-то! Вот как взлетел! КАК ОРЁЛ!!!!

Тут-то ему и открылось, что это был вовсе не папа Карло, а Джузеппе Сизый Нос, переодевшийся в доктора Коллоди. Это всё он! он! он не уважал Буратину, это он давал ему в вольере пиздов и хотел отправить на общее развитие! Буратина, зажмурившись, прыгнул на разоблачённого Джузеппе и растоптал его страшными буратинными ногами в мясо, в фарш, в трепещущую котлету невыносимой БОЛИ. И глазенапы раздавил ему, раздавил, чтобы он не смел смотреть на Буратину-Буратину! Как сладко ЛОПАЛИСЬ глазные яблочки-хрустяшечки! Разлетались кровь-рудою во все стороны! Джузеппе умалялся сдувался насекомился в нуль, в ноль

ноллился ноллился

нуль-

нуль-

нуль-

нуль!

в НИЧТОЖЕСТВО пролился буль буль буль буль!!!!!

а Сильный Стильный Стальной РРРРРР Буратина смеялся — смеялся — ХОХОТАЛ ХОХОТОМ ВЕЛИКИМ! РЖАЛ до колик! и не боялся Джузеппе ВООБЩЕ ВОТ НИСКОЛЕЧКО!

Деревяшкин очень кстати вспомнил, что никого пока ещё не ПРОЁБ ШИЛОМ В САМОЕ ГОРЛО. Тогда он подумал о Пьеро и тут же с ним это и сделал, а потом и нассал ему полное пузо. Пьеро покорнейше принимал в себя ссули Буратины, глотал и давился. И шептал Буратине:

— Раб буду, раб, твой раб, рак, краб, два, три, сквозь века, на века, навсегда, до конца — твой, твой, ты мой негасимый возлюбленный, солнышко, двуединый фиал и аромат чувства, пролитого к ногам твоим… Мне без твоих блестящих глаз в пространстве кособоко! На́ же! На́ меня! На́! Топчи! Еби и грабь, позорь и карабась! — и он сам себя кроваво обоссал перед Буратиной, чтоб ещё, ещё перед ним ещё больше унизиться и растлипаться в шмыжь, в бляпь, в сто́птань и буээ -

— рыдал он и стыдился, что смеет

— маленький такой и ничтожный

— любить Буратину! ОГРОМНОГО Буратину!

Буратина-Буратина размахнулся и ЗАЕБАШИЛ ему в слабенький жидкий животик страшнейшую ПИЗДЮЛИНУ! Ничтожный Пьеро прыснул и сам себя заблевал потоками кислой рвоты, сложившись вдвое — и исчез навеки, как чмо.

Теперь настало время побеждать Артемона.

Они сошлись на огромной золотой арене. Артемон прегордо нёс перевязанный ленточкой хвост и скалился. Буратина сначала выбил каждый зуб, который мерзкий пёс посмел оскалить на Буратину-Буратину!!! Язык Артемона он намотал на руку и вырвал. Потом Буратина сел на гадкого пса и стал переламывать каждую косточку, каждый хрящик, чтобы он сыро хрустнул — ОБОЖАЛ Буратина этот хруст!

Хвост Артемону он сжёг своим страшным буратиньим огнём. Потом передумал и хвост ему вместо этого выдрал вместе с позвоночником. И вылущил жалкий псовый хуишко! и сломал сто тысяч раз, а потом ещё и мееееееедленно расплющил яички и съел. А потом запросунул ему в жопу раскалённый взор лом стрежень жог и кишки все ПРОЖЁГ НАВЫЛЕТ — испиздрячил!!!!! по самую носоглотку!!!

О, как СТРАШНО выл Артемон! И вот прямо в обожжённое очко, кровавое с корочкой — Буратина торжественно выеб, выеб, ВЫЕБ ЕГО, победил -

— победил -

победил! -

— ПОБЕДИЛ!!!

И весь мир, ВЕСЬ ВЕСЬ ВЕСЬ МИР возликовал и восславил

бесконечную Победу Буратины-Буратины!!!

Дааа! Он всех ОБЛОМАЛ,

всех! Все враги Буратины куском воющего мяса стали, торфом сраным стали, гнойным говна куском воняющим стали! И говно говно говно это выло, выло:

— Аа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-у-ауу-у-ау-у-ау-а-уа-ау-а-а-у-ау-а-у-а-уыа-ауыыыыыыы!

Услыхав и увидев ТАКОЕ, все на свете обосрались и подохли. И поделом!

Но и этого всего было мало, мало, МАЛО! Буратине было мало этой власти, этого триумфа, он хотел большего,

он жада́л большего,

гораздо гораздо ГОРАЗДО!

О, чего же он хотел, наш великий и ужасный Буратина-Буратина?! Что ему было нужно?! ООООО! Надобно было ему ЗАСЛУЖЕННОЕ надо было ему -

БЕСКОНЕЧНО ВОЦАРИТЬСЯ НАД ВСЕМ!

— чтоб весь мир, вся Вселенная отдавалась ему, ГОРАЗДОЁБОМУ БУРАТИНЕ-БУРАТИНЕ! — Ца́ца, цаца! — чтобы страстно шептал ему мир. Чтоб он весь раскрылся, вывернулся, ожа́бился перед ним! И губами, губами плямкал — ЦАЦА! ЦАЦА!

И вот он уже как бы провидел этот выворачивающийся рот, эти бесконечные сливочные губы Вселенной

И САМУЮ ЦАЦУ уже провидел

— но тут

сквозь подступающую сладкую дрожь

прорвался

— кислый -

рыбий -

— голос:

— Па-адъём!