Кристина Юраш - Обет Безбрачия

Я рявкнул так, что некоторые оборотни присели на месте. Один пролетел мимо меня и врезался в дерево.

— Дон! — звучал голос в телефоне. — Ты же сам говорил, что людишки тебя не интересуют! Ха! Я говорил, что не зарекайся!

— Отстань, Дэм, — я открыл дверь, прижимая телефон к уху. — Мне не интересны люди. Я пообещал помочь, я помогу.

— Дон! Вот кому ты сейчас манну на уши вешаешь? Я что? Тебя первую сотню лет знаю? — усмехнулся Дэм. — Да там вся небесная канцелярия на ушах стоит! Теперь и вверху и внизу все в курсе, как ты к ней домой пришел. Как вы там стояли, обнимались…

— Это мое лично дело, — рявкнул я, сбрасывая вызов. — Я не хочу это обсуждать. Даже с тобой!

Если ты можешь разрушить хрупкую жизнь одним движением руки, если раньше уничтожал целые города, стирал с лица земли миры и народы, а сейчас смотришь на маленькую ручку и забываешь обо всем на свете, кроме одного — как погладить ее так, чтобы не сломать ненароком. И этот страх причинить ей боль заставляет каждый раз вспоминать, насколько хрупки человеческие тела. И каждый раз, когда обнимаешь, думаешь о том, что она очень хрупкая. И нужно быть… Как это правильно называется?… нежным! Да, нежным. Я никогда не сдерживался. Не считал нужным. И теперь пытаюсь найти название этой внутренней борьбе. Каждый раз я смотрю на нее и понимаю, что внутри меня идет тот самый Армагеддон, война между желанием и жалостью, страстью и осторожностью, желанием обладать и желанием принадлежать.

— Пустите меня, — простонал оборотень, глядя на меня таким взглядом, словно я спонсор приюта для животных. — Я пр-р-рошу вас. По человечески.

«Клан Кровавой Луны», — пришло сообщение, а я вежливо извинился перед кланом Черных Теней и оставил визитку. Оборотни зализывали раны, в основном под хвостом, куда еще не пинала их ни одна нога человека, а я шел к машине, решительно дергая дверь.

Туман рассеивался, а я въехал на поляну, на которой стоял старый, плешивый, как шапка волк, который шарахнулся в сторону, пронзительно завыв. Из леса выбежали оборотни, каждый из которых тащил девушку. Они грозно порычали, но я уже шел напролом.

— Где она? — я чувствовал, как ярость застилает глаза.

Я лежала, изображая мечту папы Карло и осторожно выглядывая в «бревной глазок». Холод пробирал меня до кости, а зубы непроизвольно отбивали чечетку. Хитрой гусеницей я победила в конкурсе

— Ангелина!!! — послышался такой рев, что мне казалось, меня сметет вместе с бревном в овраг. Судя по звукам, кто-то сейчас выкорчевывал деревья и отрывал хвосты оборотням.

Я попыталась вылезти, но не смогла. Слишком узко. Я ерзала гусеницей, а потом пронзительно заорала!

— Дон!!! — мой голос срывался в писк. — Дон!!!

Рев был ближе, а неподалеку послышался скулеж, от которого сжалось сердце любого любителя животных. Я пискнула, прильнув к глазку, а потом почувствовала, как бревно трещит, а мне в лицо бьет струя свежего воздуха. Огромная лапа прижимала меня к себе, полностью обхватывая талию, а я прильнула к ужасном морде, обвивая его руками.

— Не вздумай трогать моего зайчонка!!! — послышался рык, я прижалась к Дону. Умным оборотня называть не буду. Боюсь ошибиться. — Она — моя истинная пара!

— Твоя истинная пара — белые тапки! — рявкнул Дон, сметая любвеобильного пушистика на подлете.

— Зайчонок!!! Я люблю тебя!!! — заорал оборотень, снова бросаясь на Дона.

— Ты его любишь? — усмехнулся Дон, хватая за шкирку оборотня. — И я его не люблю! Хвост поджал и вон отсюда! Это — не твой «зайчонок»!

— Но я же запечатлился! — заорал оборотень, а его осторожно оттаскивали другие. — Я запечатлился!

Меня несли на руках, а я чувствовала, как с меня капает холодная и липкая грязь. Он отваливалась комьями, стекала по волосам, но я прижималась к Дону, пока мое сердце умоляло его не отпускать меня.

Я почувствовала, как Дон стал ниже, и я уже сидела у него на руке, вдыхая запах его волос.

— Дон, — прошептала я и заерзала у него на рука. — Пусти меня… Я грязная… У тебя теперь весь пиджак.

Мы стояли в ночном лесу, огромная луна освещала отпечаток меня на дорогом пиджаке. Второй рукав был разодран, а на груди Дона сохранился размашистый отпечаток чьих-то когтей.

— Вот что мне с тобой делать? — тихо произнес Дон, а его лицо казалось непроницаемой маской, от которой потепление в душе сменилось арктической стужей.

Я тяжело вздохнула, отвела взгляд, глядя на какой-то колючий куст. Глупо было надеяться на что-то большее, чем жалость. Глупое сердце поверило в то, чего не было и быть не может… Может, оно просто устало не любить? А может оно впервые в своей жизни захотело кому-то принадлежать? Я устала от яркого света, а мое сердце хочет побыть во тьме. На что же ты надеялось, сердце? На то, что тебя полюбят?

— И правда, — вздохнула я, пытаясь побороть нервную дрожь. Не могу понять, от чего я дрожу? От холода или от нервов? — Не могу понять, на что я могла надеяться?

Он смотрел на меня разными глазами. Черный туннель пугал и засасывал, серый холод отталкивал.

— Что мне с тобой делать? — холодно повторил вопрос Дон, беря меня за подбородок и разворачивая мое лицо к себе.

— Понять, простить и отпустить на все четыре стороны, — я сжала губы и снова попыталась отвести взгляд. Не могу. Не могу смотреть ему в глаза.

— Тогда почему ты плачешь, если ты так этого хочешь? — послышался голос, а я прерывисто вздохнула. Холодную грязь на щеках размывали жаркие слезы. Пусть он прекратит! Чего он добивается? Я больше не буду с ним работать. Я надеюсь, он найдет другую девочку. Со мной и так проблем не оберешься!

— Я ухожу, — прошептала я, пряча глаза. — Просто ухожу. Спасибо тебе за все, Дон. И. знаешь. Может быть с моей стороны это покажется наглостью или дерзостью. Но у меня есть просьба.

Я подняла на него глаза, пытаясь запомнить его черты лица. Он еще долго будет согревать меня в душе. Может быть вечно.

— Поцелуй меня, — я сжала губы и кулаки. — Я просто хочу запомнить наше расставание именно таким. Я придумаю, что ты меня любил. Что я нравилась тебе. И всю оставшуюся жизнь, сидя на кухне, я буду думать об этом. Пить чай и улыбаться.

Я увидела, как Дон медленно подходит ко мне, берет за подбородок и приближается к моим губам. Его губы прикоснулись к моим, а я положила руку ему на грудь, чувствуя, как меня обнимают. Он склонился надо мной в поцелуе, а где-то грянул гром. Страшный ветер зашелестел верхушками деревьев, срывая с них листья, а я отвечала на поцелуй. Ветер пронзал насквозь, над нами раскатисто громыхнуло, а небо прохудилось прямо на нас. Капли дождя смывали грязь, стекали за шиворот. Гроза бушевала, а я чувствовала лишь губы, которые целую и которые целовали меня. Это просто дождь. Обычный дождь. Холодный, противный, проливной дождь. И просто губы, которые прихватывают мои и заставляют изнемогать от нервной и сладкой дрожи. Казалось, что небо над нами разорвалось, молнии били в деревья. А я чувствовала, как теряю его губы.