Марина Воронцова - Госпожа Эйфор-Коровина и небесная канцелярия

- После того как меня так оскорбили в этом доме, я не считаю возможным тут оставаться! - дон Фердинанд вскочил и, метая глазами молнии, выскочил вон.

Люба посмотрела ему вслед и с облегчением вздохнула.

- Честное слово, еще чуть-чуть, и я сам бросился бы за отцом Бартоломее! Посмотрел бы, как этот "спецрыцарь" в присутствии исполнительного инквизитора вещает об участии доминиканского ордена в мавро-иудейском заговоре! - отец Эрменегильдо утер пот со лба и гневно стукнул ладонью по столу.

Мадам Вербина, хоть уже сама начинала потихоньку икать, отметила, что монаху, пожалуй, хватит.

- Ну и болван! Интересно узнать, зачем он тут вообще появился? - не унимался францисканец.

- По зову гениталий, - скромно вставил реплику Ромуальд.

За время содержательной беседы о подвигах дона Фердинанда в войне с маврами, он успел стянуть со стола горшок супа, кусок пирога, курицу и кувшин с вином. Трубадур расположился в уголочке возле очага и закусывал в свое удовольствие.

- А ты, плут, почему не ушел вместе с хозяином? - поинтересовался дон Хуан.

- У меня, благородный господин, есть правило, - Ромуальд сделал самое кроткое выражение лица, какое только мог, - не служить тем, кто глупее меня.

Тут пройдоха поднял руки к небу и тяжко вздохнул:

- Один Бог знает, почему я до сих пор без хозяина! Может быть, мне пойти в монахи? По крайней мере, буду точно уверен, что служу достойному Господину! А то, как не поступишь на службу - все или жмот, или болван попадется. Задаром я служить не согласен, а дураку служить, гордость не позволяет. Почему это я должен с дурака сапоги снимать? - и Ромуальд одним движением снял мясо с куриной ножки.

Отец Эрменегильдо затрясся от беззвучного хохота и начал утирать пьяные слезы,

- Быть может, он хотел зло подшутить над нашей прекрасной госпожой, доньей Инесс? Ведь это же позор, иметь такого рыцаря, - дон Хуан послал Любе учтивый взгляд и улыбку.

Мадам Вербина покраснела до корней волос, вспомнив свои попытки заставить де Бальбоа ревновать. Как сказал бы поэт: "Всего больнее ранят вернувшиеся наши собственные стрелы".

- Да нет, услышал, что неподалеку созрела симпатичная, богатенькая вдовушка, вот и решил поживиться, - объяснил Ромуальд.

Люба совсем скисла. Пьяные мысли путались в ее голове, и почему-то постоянно возвращались к одному. Если бы Люба съела все шашлыки и пирожные какие могла, если бы она одарила ласками всех симпатичных ей мужчин, которые этого добивались... О, Господи! Какую полную и счастливую жизнь она бы прожила!

- На речке, на речке, на том бе-е-режо-о-очке! Мыла Ма-а-русенька бе-е-лые ножки! - незаметно для себя затянула песню донья Инесс.

- Инесс! Тихо, в доме покойник! - возмутилась Алонца.

- А ты не лезь! - встрепенулась Люба, с вызовом повернувшись к сестре. - И вообще! Живешь тут на всем готовом! Пшла вон, нахлебница! Убирайся в свою Болонью... или как ее там... Севилью что ли? Во! Севилью! Будет она мне тут указывать! Тихо все! Молчать-бояться! - и донья Инесс Боскана-и-Альмагавера грохнула кулаком па столу, так что все пустые тарелки подпрыгнули. Алонца хлопала своими короткими ресницами со скоростью крыльев колибри.

- Но Инесс, - вдруг жалобно заскулила она, - ты не можешь...

- Я все могу! Ты еще мне будешь говорить, что я могу, а что не могу!

- Сестричка, прости меня, - от неожиданности "тыква" разом, утратила весь свой гонор, - успокойся, пожалуйста, - и Алонца схватила Любу за руку. - Я тебя очень люблю. Ты моя семья. Кроме тебя, меня никто не защитит. Инесс! Я встану перед тобой на колени.

Ссора зашла в тупик. Люба не знала, что ответить. Придраться явно не к чему. Алонца, если уж по справедливости, не сказала ничего обидного. Действительно, как-то неприлично орать пьяные песни в день безвременной кончины супруга. Мадам Вербина села на место и отвернулась от Алонцы.

- Путь подадут сыры, фрукты и десерт, - отец Эрменегильдо разрядил обстановку. - И желе из красного вина! Я так давно мечтаю его попробовать.

- С твоего позволения, сестра, я покину вас, - всхлипнула Алонца, и вид у нее был самый жалостливый.

- Иди-иди... - сердито буркнула Люба. - Я с тобой еще поговорю. Распустилась...

Алонца вышла. Обед явно провалился.

Госпожа Эйфор-Коровина потихоньку засыпала, осоловев от такого количества еды и питья, а отец Эрменегильдо, явно хватив лишнего, улегся возле камина. Тепло окончательно разморило доброго монаха, и, спустя несколько минут, он уже мирно похрапывал, подсунув под голову полено.

Вдруг Люба почувствовала, что под столом кто-то исступленно гладит ее ноги, целует и раздвигает ее колени... Мадам Вербина хотела закричать, но вместо этого почему-то протянула руку и погладила "хулигана" по голове. Густые, кудрявые волосы. Она опустила глаза и увидела, что ее ласкает рука дона Хуана. "Надо оттолкнуть его!" - подумала она. - "Нахал!". И вцепилась ему в волосы, прижимая к себе.

- Я приду к тебе сегодня, моя любовь! - страстно зашептал дон Хуан. - Жди меня в своей спальне, как только взойдет луна. Я знаю, что ты поражена предательством Алонцы, но во мне ты можешь быть уверена!

Тут в столовую вошли слуги с десертом. Один из них поставил блюдо с темно- красным желе прямо перед носом у спящего отца Эрменегильдо. Францисканец мгновенно открыл глаза. Дон Хуан вылез из-под стола, а госпожа Эйфор- Коровина "Урсула", протерла глаза и, кряхтя, придвинула к себе блюдечко с разными сырами. Люба, которой казалось, что она больше не сможет съесть ни кусочка, тоже воздала должное десерту. Винное желе действительно оказалось потрясающим.

К концу обеда появились слуги с носилками. Оказалось, что в замке Боскана- и-Альмагавера после еды господ по комнатам разносят.

- Урсулу со мной! - приказала Люба.

Их доставили в отдельную спальню. Мадам Вербину с величайшей осторожностью уложили на кровать, а бедную госпожу Эйфрр-Коровину свалили, как попало, в ногах у хозяйки.

Люба тихо стонала, держась за живот. Ариадна Парисовна с трудом поднялась, подошла к окну и сняла раму. Затем изо рта госпожи Эйфор-Коровиной начали появляться нетронутые куски кушаний, которые улетали куда-то вереницей, словно стая журавлей (жареных)!

- Ох! - только вздохнула Люба, позавидовав Ариадне Парисовне самым серьезным образом.

- Открой рот, - сказала та.

Люба послушно открыла. Госпожа Эйфор-Коровина начертила пальцем в воздухе какие-то слова, и что-то сказала. Тут мадам Вербиной показалось, что она проглотила шматок сала, килограмма в три, насаженный на веревочку. И вот за эту самую веревочку сало из нее вытягивают. Нетронутые куски пирога, целая куриная нога, куски говядины, и прочее - появлялись из Любиного рта и. медленно, вереницей, вылетали в окно. Когда последний лишний кусок покинул желудок мадам Вербиной, она почувствовала счастье.