Геннадий Кофанов - Кто укокошил натурщика? [сборник]

Он хотел сказать «Почему…», но вместо этого ставший непослушным рот пролепетал вот такую белиберду. И Пафнутию сделалось смешно. Он шмякнулся на спину и захохотал, дрыгая конечностями. В мозгу шевелилась мысль: я сказал «покепетете», я сказал «покепетете»; и эта мысль его страшно веселила. Но, хохоча, таракан в то же время и изумлялся такому необычному своему поведению.

Насмеявшись до слёз, он, всхлипывая, попытался подняться, но его качало из стороны в сторону, как моряка на палубе во время шторма, и он снова валился на пол. Это его развеселило ещё больше, и он снова зашёлся в хохоте, доходящем до визга, стукаясь в конвульсиях головой о стекло бутылки.

Наконец Пафнутий устал смеяться и затих. В голове томно текли обрывки его собственных мыслей, а также речей и песен, которые он слышал из радио, телевизора и рта гражданина Ю.Э. Антикефирова, смешавшиеся в поток бессмыслицы. И одурманенному таракану почему-то хотелось, чтобы эта мысленная чепуха тянулась и тянулась бесконечно: «…эх жизнь моя малина недорезанная кукареку хе-хе Пафнутьюшка забодай кирпич не кочегары мы не плотники запад нам поможет о сколько нам открытий чудных гоп гоп гоп уноси готовенького игнорируя происки империализма о кто же сравнится с Матильдой моей генеральный секретарь миллион миллион миллион алых роз и никаких гвоздей…»

Вдруг Пафнутий всхлипнул и зарыдал. Ему вспомнилась первая и навсегда утраченная любовь. Ещё совсем юным тараканчиком он полюбил привлекательную крошку. Да, крошку от яблочного пирога, упавшую со стола. Она так аппетитно пахла! Пафнутий ласково гладил свою крошку, отщипывая от неё махонькие кусочки, и вкушал их очень неспешно, чтобы лакомства хватило подольше. Но вдруг нагрянул толстый наглый сверчок и, отпихнув юного таракана, жадно, быстро и деловито сожрал на глазах у Пафнутия его любимую крошку. Это воспоминание слезами душило нашего героя. «За что такая несправедливость?! — плакал он. — О где ты, где ты, моя сладкая, ароматная, нежная крошка!»

Внезапно он почувствовал себя борцом с мировой несправедливостью.

— Я вам всем покажу кузькину мать!!! — выдохнул таракан.

Покачиваясь, поднялся, опираясь о стекло бутылки, и кинулся в бой против несовершенной вселенной:

— Ломай! Круши! Бей! Разрушай! До основанья, а затем…

Озверевшее насекомое с голыми рука… гм… с голыми конечностями набросилось на первое, что попалось под ру… под конечности. Этим приговорённым к разрушению объектом оказался родной плинтус. Пафнутий, покачиваясь, пытался нанести плинтусу сокрушительный удар правой передней, но коварный плинтус всё время резко уклонялся от удара, отчего промахивавшийся боец систематически падал.

— Да ну тебя! — обиделся на соперника таракан и презрительно плюнул.

После такого дебоша Пафнутия потянуло на лирику. Захотелось петь. Подбоченившись, он запищал во всю свою тараканью глотку:

Песня начала убаюкивать Пафнутия, навевать дремоту, и оттого становиться унылее и тише. Таракану приспичило продолжать пение лёжа:

Да, убаюканный собственным пением, наш вокалист уснул. И где уснул! Прямо на полу возле плинтуса и бутылки! На видном месте! Утратив всякую осторожность и предусмотрительность! Ну можно ли было такого ожидать от столь здравомыслящего и осторожного таракана как Пафнутий! Что-то теперь будет!!!

А вот что.

Пафнутий проснулся в тёмном месте, приваленный чем-то твёрдым.

— Где я? — спросил он, но ответа не последовало.

Таракану было плохо. Голова болела, гудела, кружилась. Организм был как не свой.

Пафнутий попытался вспомнить, что было. Ну, как полз по ветке от веника к горлышку таинственной бутылки, он помнил. Как пахнуло чем-то зловонным и он упал, тоже помнил. А вот дальнейшее вырисовывалось очень туманно и отрывочно. Раздвоившаяся бутылка… Ходуном ходящий плинтус… Кузькина мать… Шумевший камыш… Хрен знает, что такое! А где он теперь? И как сюда попал?

Пафнутий стал ощупываться и обнюхиваться. Приваливший его предмет был четырехгранной балкой. Под тараканом была прохладная и упругая плоскость. Запахов было много, поэтому наш герой определил место своего пребывания как свалку разных разностей. Поднатужившись, таракан спихнул с себя балку. Осторожно, ощупывая путь усами-антеннами, пополз наугад. Наткнулся на решётку. Протиснулся между её прутьями. Вдруг вверху лязгнуло. Стало светло, и Пафнутий разглядел, что решётка была рыбьим скелетом, упругая плоскость — фрагментом капустного листа, а четырехгранная балка — наполовину обгорелой спичкой. Таракан пребывал в некоем большом сосуде, на груде всяческого мусора.

Пафнутий поднял взор вверх, откуда лился свет, и успел заметить гигантскую руку гражданина Ю.Э. Антикефирова и какую-то падающую из этой руки глыбу. В сознании таракана мелькнуло воспоминание о последнем сновидении, а в подсознании — понимание, что сон оказался вещим. Инстинкт самосохранения, дрыгнув тараканьими конечностями, отбросил Пафнутия в сторону, а глыба шмякнулась на то самое место, где таракан был мгновение тому. Вверху снова лязгнуло, и стало темно.

Так, так, так, это что же выходит, размышлял страдающий от похмельного синдрома таракан. Выходит, что под воздействием выходящих из бутылки испарений я сделался идиотом и повёл себя неадекватно. В частности, улёгся спать прямо на полу, на открытом месте. А гражданин Ю.Э. Антикефиров в кои-то веки подмёл свою холостяцкую берлогу, и вместе с прочим мусором смёл веником на совок и меня, неподвижного таракана, приняв за дохлого. А затем высыпал всё это в мусорный бачок, где я теперь и пребываю. Дааа. Погулял я в свой день рождения, ничего не скажешь.

Пафнутий понюхал и пощупал усами чуть не погубившую его глыбу. Нет, это был не торт, как во сне, а всего лишь гнилой помидор. Тоже съедобно, и даже, можно сказать, вкусно, но до торта далеко.

Прежде чем совершить побег из мусорного бачка, наш герой решил подкрепиться. Зачерпнул коготками передних конечностей побольше помидорной расквасившейся мякоти и жадно стал её жевать…

В пятницу, а если быть уж совсем точным, в ночь с четверга на пятницу таракан Пафнутий влюбился. Нет, это была уже не влюблённость в крошку от яблочного пирога; те чувства к той крошке уже сам Пафнутий считал первым, но незрелым, несерьёзным увлечением. Новая влюблённость, поразившая нашего героя, была, с его точки зрения, страстной, мучительной и даже романтической. Романтичность этого чувства заключалась, в частности, в том, что таракан Её, свою избранницу, никогда не видел. Точнее, не видел наяву. Лишь во сне. Зато её голос…