Геннадий Кофанов - Кто укокошил натурщика? [сборник]

Хотя и солнце с безоблачного неба сияло ярко, жизнерадостно; и мотыльки, стрекозы и птички порхали весело; и дерева, кусты и травы радовали очи жизнеутверждающей зеленью; одним словом, хотя природа источала оптимизм и радость бытия, на душе у Олега по выезде из стольного града почему-то сделалось тревожно и хмуро. Но врождённое упрямство и настойчивость удержали его от того, чтобы, отказавшись от намеченного под влиянием смутного настроения, повернуть назад. Решено — в Кирпичев яр, значит — в Кирпичев яр; и плевать на настроение…

А на полпути нахлынуло на него вдруг, ни с того ни с сего, воспоминание о первых минутах его пребывания в Киеве. О деянии тридцатилетней давности. Заметались перед внутренним взором, как живые, образы тех переломных мгновений… И, погрузившись в память, князь направлял жеребца к намеченной цели почти машинально…

Тогда, тридцать лет назад, весенний месяц травень выдался в Краине Полян по-летнему знойным. Яркое светило с глади голубого верхнего океана щедро грело земную твердь. Почва, пропитанная обильно талой водой (зима была очень снежной), выстрелила пышной зеленью. Всюду порхали мотыльки и птички. Сердца и очи радовались весёлому буйству природы.

Вот в один из тех славных травневых дней и прибыл в Киев — столицу русов-полян — вестник из Новгорода — столицы Краины Словен. Мохнобровый такой мужичок со скользкими глазками. Прибыл, приплыв в челне по Днепру, и сообщил киевским правителям, что, дескать, сюда, в Киев, с дружеским визитом, предложением о сотрудничестве и богатыми дарами, направляется по Днепру же на ладьях новгородская делегация во главе с молодым новгородским конунгом. И прибудет если не завтра, то послезавтра…

И действительно, через день с севера приблизилась к Киеву целая флотилия…

На берег Днепра, сверкающего под солнцем как размашистая россыпь алмазов, встречать новгородских гостей спустились оба правителя киевские. Один — чуть полноватый, вальяжный плешивый Оскол, другой — тощий, юркий, смуглый курчавый брюнет Дир (шестой десяток, а ни седого волоса, ни лысины). А с ними — многочисленные родичи: жёны, дети, внуки, братья, сёстры, племянники… Анастасия, внучатая племянница Дира, рыжая веснушчатая девчонка семи лет, даже прихватила с собой на встречу северных гостей любимую домашнюю зверушку, обезьянку Матоху, подарок заморских путешественников, что приплывали в Киев в позапрошлом году, но не с севера, как эти, а с юга.

По правую руку от многолюдных княжеских семейств ровными рядами выстроилась княжеская дружина в праздничном облачении, а поодаль на склоне бесформенной массой столпились простолюдины — любопытные ротозеи.

Князь Оскол, с каплями пота на безволосом черепе, из-под ладони (светило слепит глаза) наблюдает приближение суден, шевелящих вёслами, как насекомые-водомерки ножками. Борта ладей снаружи украшают боевые щиты, похожие на большие расплющенные корнеплоды. Оглядывается на родичей и невольно смеётся — очень уж комичны скоморошеские ужимки мартышки на кожаном поводке.

С ладьи, приплывшей во главе флота, на бревенчатый причал перебрасывается сколоченный из сосновых досок трап. По нему лихо сбегает на киевский берег молодой варяг, невысокий коренастый прыщавый блондин, двадцатичетырёхлетний светлоглазый швед. За ним гуськом сходит интернациональный отряд новгородских кметов — отборных витязей, новгородская гвардия. Молодой варяг с гордой осанкой и властным взором — это и есть конунг Халги, возглавивший Новгород три года назад, после смерти конунга Рьорика. Бедный Рьорик…

Отметив, что все его кметы уже на берегу, Халги решительно направляется к выступившим навстречу Осколу и Диру, князьям киевским, побратимам-соправителям. За властелином новгородским как тень следует молодой богатырь Свенелд, увесистый рыжий гигант со шрамом на лице — от переносицы к скуле; уже назначенный на должность воеводы, хотя ему от роду только неполные двадцать лет. Впрочем, сам Халги был даже несколько моложе, когда конунг Рьорик сделал его новгородским же воеводой. Целеустремлённые активные люди без комплексов и сантиментов на удивление быстро делают карьеру.

Печально кричит на дубе птица. Неожиданная тучка, незаметно появившись на чистом небе, прикрывает солнце, набрасывая на Киев лёгкие сумерки. Срывается ветер, на удивление прохладный среди такого зноя; по Днепру шевелятся волны; шумит дуб.

Они остановились лицом к лицу — молодой, резвый, решительный, порывистый косматый Халги и умудрённый, неторопливый, много повидавший, много переживший и много размышлявший пятидесятичетырёхлетний облысевший Оскол. Светлоглазый швед смотрит на князя киевского надменно и холодно, будто не гость, а суровый господин. Это немного коробит Оскола, но он тепло и мягко, как и следует гостеприимному христианину, произносит:

— Приветствуем тебя, дорогой гость, в городе Кия!

Душа князя ещё не осознала, что случилось, а его пронзённое металлом тело уже рухнуло на колени. «Дорогой гость», выдернув из жертвы окровавленный клинок, смотрит на поверженного с насмешкой и презрением, смакуя его агонию.

Оскол принял крещение и стал христианином ещё двадцать два года тому назад, сразу после похода на Константинополь. И некоторые земляки последовали его примеру, но Дир, верный побратим, предпочёл молиться прежним богам, что, впрочем, не мешало их дружбе. Однако Оскол не принуждал киевлян креститься (как это сделает один из его правнуков, Володимер), считая выбор веры делом добровольным. Но сейчас, в последнее мгновение своей жизни, он вдруг обратился не к христианскому Иисусу, учившему прощать врагов и подставлять под удар щёку, а к славянскому Сварогу, творцу Вселенной, древнему покровителю Руси. Угасая, Оскол понял, что его убили, и, харкнув кровью, хрипит:

— Великий Сварог, дай мне…

Халги не даёт ему договорить: наносит заточенным металлом второй удар, окончательный.

Свенелд между тем не терял времени даром и молниеносно срубил боевым топором князя Дира, как дровосек деревце.

В тот же миг дружинники киевские, возмущённые коварством пришельцев-душегубов, выдернули из ножен оружие. Но воспользоваться им не успели — в их тела со свистом вонзились летучие остроносые прутья: в ладьях поднялись скрытые до того лучники.

Кметы конунга Халги с агрессивными криками кинулись рубить и колоть родичей убиенных правителей Киева: мужчин, женщин, детей, младенцев. Под корень оба княжеских рода, чтобы уже никто из здешних не смог никогда претендовать на киевский престол! Сам Халги догоняет визжащую девочку, хватает за рыжую косичку… Блеснул металл…

Простолюдины, шокированные гибелью князей, их родни и дружины княжеской, бросаются врассыпную и забиваются в свои хижины, молясь, кто Сварогу, кто Иисусу… Зря они боятся: конунг Халги пришёл убить только князей с их родичами и защитниками, дабы обрести власть над Киевом. Он вовсе не собирается истреблять киевский народ, он собирается им править.