Кир Булычев - Детский остров. В куриной шкуре. Предсказатель прошлого. Последние драконы

— Так вы же знаете, — сказал мальчик.

— Потому и прошу тебя сказать, что знаю, — сказала Кора. — Мне нужно твое независимое мнение.

— Ну вы, тетенька, и убили, — сказал мальчик.

— Правильно, — согласилась Кора. И бессильно опустилась на холодную землю.

Кора привела в больницу малышей, включила электрокамин, накормила, напоила, уложила спать свой детский сад. Тем временем местный доктор с помощью шахтеров отыскал в горах замерзшего и обессилевшего Орсекки.

Его тоже привели в палату, кормили, согревали, утешали.

— Ты хоть расскажи, как все произошло, — попросил Кору доктор.

— Эта ситуация многократно описана в художественной литературе. И обычно она заканчивается трагически.

— Попроще можно? — спросил врач. Но одна из медсестер, стоявшая в дверях, укоризненно произнесла:

— Мурадик, не старайтесь показаться циником.

— Гальени-папа понимала, что, когда она снесет яйца и из них вылупятся птенцы, ее тайна станет известной всему свету: расцветка птенцов почти наверняка выдаст настоящего отца. В ином обществе она смогла бы найти выход — уехать, развестись…

— У нас это невозможно! — горько произнес Орсекки.

— Рождение детей ставило под угрозу судьбу, любимую работу, карьеру ее возлюбленного.

— Это так, — согласился Орсекки.

— Как можно было его спасти?

— Неужели она на такое решилась! — ахнула медсестра.

— Да, — сказала Кора. — Молодая женщина подстерегла на раскопках своего нелюбимого старого мужа и убила его.

— Лучше бы это совершил я! — произнес Орсекки.

— Она не знала, что убийство наблюдал мальчик Хосе-джуниор, очень хитрый, себе на уме мальчик.

— Да, я себе на уме, — признался Хосе, который сидел среди цыплят и потихонечку щипал из них пух для папиного магазина. — Я там ошивался, как всегда, думал, чем поживиться. Я такой, я деловой. И вижу, как та старая курица, которая над площадкой каждый день летала и сверху снимки делала, к обрыву идет, молодая, эта самая, — он показал на Кору, — за ним топает. И как-то так топает, что я сразу за палатку спрятался. Смотрю, у нее нож в когтях. Сзади подобралась, ножиком его по шее — вжик! Тот с катушек долой!

— Мальчик, говори культурно, — попросил его местный врач.

— А я культурно, — ответил мальчик без уважения к старшему. — У меня своя культура… Значит, профессор с катушек долой, а тетя Кура, простите, его жена, как упадет на его тело и как завопит: «Прости меня! Зачем я это сделала!» А тут бежит вот этот, — мальчик показал на Орсекки. — Бежит и кудахчет: «Что такое, что такое?»

— Вы ужасно выражаетесь, — сказал Орсекки.

— Ладно уж, — мальчишка чувствовал, что находится в центре внимания. Потому он был неуправляем. — Как умею, так и рассказываю. Значит, добежал этот самый до убитого куры и начал свою бабу успокаивать. «Не тужи, — говорит, — никто не узнает…» Ну и так далее. Как в детективном романе.

— Она так казнила себя! — сказал Орсекки. — Я не мог ее успокоить. Я ее уговаривал, чтобы она берегла себя хотя бы ради наших детей. Но она боялась, что, когда дети родятся, они все равно меня выдадут своей окраской. Нет, она готова была на все ради меня…

— Тогда и последний акт драмы мне становится понятен, — сказала Кора. — Гальени-папа узнала, что приезжает инспектор, и поняла, что я могу распутать это дело и погубить… нет, не ее, а Орсекки.

— Да, — согласился археолог, — она мне об этом говорила в последний день жизни. Но я опять не уследил за ней.

— Она отправилась на космодром, — продолжала Кора. — Она подложила бомбу в кадку с пальмой. Она нажала на кнопку, когда я поравнялась с пальмой. Все получилось, как она и рассчитывала… Но нервное напряжение последних дней было таково, что у нее разорвались сосуды в мозгу — она не могла более жить.

— Она не хотела жить, — поправил Орсекки.

— А так как никто не подозревал в покушении несчастную вдову, то не догадались обыскать ее сумку, где был спрятан миниатюрный передатчик. И если мы осмотрим сумку сейчас, то найдем это взрывное устройство.

— Нет, не найдете, — сказал Орсекки. — Я его выкинул.

И все замолчали.

Ибо ужасно было преступление, но и ужасна судьба той, что его совершила.

— Она так и не увидела своих детей, — произнесла наконец медсестра.

— Мы с папашей возьмем их к себе в магазин — вот реклама будет! — сказал Хосе.

— Ни в коем случае! — ответила Кора. — Вы же их поджарите!

Может, это была и шутка, а может быть, нет. Но все обиделись на Кору. Нельзя быть такой неделикатной в такой деликатный момент.

— Я им дам лучшее образование, — сказал тогда Орсекки. — Я посвящу остаток своих дней заботе о детях…

— Но вам будет нелегко на вашей планете, — сказал местный доктор.

— Я не буду на нее возвращаться, — ответил Орсекки. — Мы будем жить в Галактическом центре. Там можно затеряться…

— Я помогу вам устроиться на первое время, — сказала Кора.

— Не надо, — возразил Орсекки. — Вы слишком напоминаете мне мою несчастную любовь.

— Не думайте, что я останусь в этой шкуре надолго, — ответила Кора. — В следующий раз вы увидите меня… более адекватной.

— А может быть, останетесь в этом теле? — робко попросил Орсекки. — Мы с детьми вас будем любить…

— И не надейся, — сказал циничный мальчик Хосе-джуниор. — Она себе такое тело подберет, что ни одной курице не снилось.

— Постараюсь, — коротко ответила Кора и погладила Чука по затылку.

«Я — убийца», — мысленно повторяла она и обернулась к зеркалу. В зеркале отразилась добрая куриная физиономия.

Июль 2094 года на Вологодчине выдался неровным, скорее прохладным и дождливым, нежели жарким и сухим. Но немало случалось и теплых, солнечных дней.

В один из таких дней Кора Орват, впервые за два года вырвавшаяся на родину в отпуск, лежала на траве на берегу лесной речки Гусь, подставив северному солнышку красивое обнаженное тело. Будучи человеком принципиальным, Кора считала, что загорать в купальнике нецелесообразно, так как загар ложится неравномерно.

Деревня Пьяный Бор широко и вольно раскинулась по высокому берегу, дома в ней все как на подбор рублены из вековых сосен.

Вдоль берега медленно брело деревенское стадо.

Пастушок Вася, присланный родителями в деревню, чтобы побаловаться парным молочком, увидел лежащую в траве Кору и, подойдя к ней, спросил:

— Не холодно, Кора Игнатьевна?

— Мне приходилось лежать и на льду, — отрезала Кора, которая не терпела назойливости. Она перевернулась на живот и стала рассматривать божью коровку, ползущую вверх по травинке, а травинка все гнулась да гнулась, пока божья коровка не упала на землю. Ей бы отыскать для восхождения травинку покрепче, а то и куст, но божья коровка, подобно человеку, снова полезла по той же самой травинке.