Дэйв Макара - Попаданы

Всего-то меньше дюжины килограмм, учитывая два кг на боеприпас.

Фляга на поясе, справа; два ножа — за спиной, рукоятью вниз и на левом боку.

Есть ещё, разумеется, два — в высоких голенищах обуви, но это уже моя паранойя и "пунктик".

Легко перепрыгнув ручей, который, через пару километров позади меня примет вид неторопливой и неглубокой речки, у берега которой и стоят первые дома нашей деревни, прислушался к собственным ощущениям.

"Старость"…

Для меня она, это право жить не так, как этого хотят окружающие. Это право я честно заслужил, отдав 25 лет своей пустой и вздорной жизни, наполненной лишь сожалениями, предательствами и выслушиваниями жалоб от таких же, как я, неудачников.

За 25 лет, проведенных в армии, я понял больше, чем за 40 лет, до этого.

Понял — больше, увидел и узнал — больше, встретил и почувствовал — больше!

Теперь я хочу только спокойно идти себе, куда глаза глядят и не смотреть на то и тех, для кого это кажется странным. Я хочу дышать Своим ветром и пить Свою воду. Быть эгоистом и себялюбцем, оставляющим шрамы на шкурах и сердцах тех, кто ко мне приблизиться.

Вот и "иголочки в коленках" — первый предвестник "Страны Вечной Охоты", простое и понятное напоминание о том, что никто из мужчин моего рода не разменял седьмой десяток. 62–64 — вот верхняя граница наших "грешных" душ и "бренных" оболочек.

Даже модификации, даже многочисленные ранения и восстановления не избавят меня от минования этого предела, перехода этого Рубикона.

Нет у нас всемогущих нейросетей, да и не помогут они нам, русским, у которых на жёстких дисках домашних компьютеров, папок "виндовс олд", может быть до десятка, а папка "хрень" или "на разбор" — самая "жирная". Мы так любим переустанавливать софт, так обожаем ковыряться в железе, что ни одна, даже самая дуракоустойчивая нейросеть, не прослужит нам больше пары лет, спекая нам мозг, выжигая извилины или вообще — переводя на грядочное существование овоща, лишь бы мы не трогали её, своими длинными, хитрыми пальцами.

Двигаясь прямо, шагая и шагая, как заведенный механизм, наслаждался пока ещё чувствующим телом, горячей кровью и тьмой вокруг.

У нас есть медсаркофаги, восстанавливающие утерянные конечности, проводящие модификации организма и устраняющие последствия всех болезней, кроме душевных — с этим приходится бороться по старинке, длинными беседами с лечащим врачом-психиатром, психологом, психоаналитиком.

Сколько мне осталось?

Это для меня не имело значения — сейчас я иду, а, может быть через минуту, мой организм устанет и погасит сознание, оставляя меня лежать под тяжёлыми сводами этого леса или может быть другого или вообще — берега океана, до которого я когда-нибудь дойду, если буду идти не оглядываясь назад, не ощущая проклятых иголочек и не забивая себе голову тем, что могло бы произойти, стоило мне повернуть направо, а не налево…

Ночной лес, живущий своей собственной жизнью, не обращал внимания на меня — для жертвы я слишком велик, а для хищника — слишком медлителен.

Камуфляж, ещё одно творение имперских ученых, за которое я готов их расцеловать, отлично скрадывал мою фигуру, растворяя в темноте, не мешался, не давил и не шуршал, выдавая мое присутствие.

Неудачно задев ветку, нависающую над головой, замер от странного ощущения, замешанного одновременно и на восторге и на сладком ужасе испуга: сверху полилась вода, попадая мне за шиворот, заливая рюкзак и оружие.

Сняв бандану — подставил лицо под такую странную влагу и даже попробовал её на вкус — сладкая!

В другой раз или днем, я бы поостерегся пить льющуюся сверху влагу — случай бывает всякий, как говорит народная мудрость, но не теперь.

Теперь мне стало всё равно.

У меня есть только два занятия — идти вперёд и рассказывать истории.

Что ж, видимо это и есть мой предел полезности, ведь я уже давно вышел из понимания ситуации, творящейся на планете, а моё заболевание, спасибо Са Прае, кануло в лету, вместе с первым ранением, оставившим от меня — того — лишь корчащийся от бесконечной боли, обрубок, вызвавшего на себя огонь…

Снова меня унесло в сторону и пришлось замереть — местный хищник осторожно прорычал свое предупреждение, подняв окровавленную морду от своей разорванной жертвы.

Пятясь назад, улыбнулся симпатичному мне хищнику, помеси кота и ящерицы. Когти у него втягивались в подушечки, как у наших кошачьих, а вот хвост мог отвалиться, как у ящерицы.

Так, улыбаясь, обошёл зверя по дуге и снова пошагал под деревьями, радуясь тёплой ночи и ровной дороге, уводящей меня туда, где я ещё не был, но обязательно буду!

С щелчком, мир встал на место и расцветился до этого не известными мне красками, запахами и знакомыми искрами, что сопровождают любое живое существо всю его жизнь, от колыбели и до могилы.

Я уже и забыл, как это было здорово, видеть эти искры, рассказывавшие о живом больше, чем самые яркие картинки, больше, чем самые прекрасные стихи…

Промокшая спина, мокрые волосы и всё это за такоё многоцветие?!

Затяжной подъём на высокий холм, покрытый высокими деревьями, привёл меня в восторг — тело, после купания, избавилось от противной боли и требовало движения, движения, движения.

Возможно, именно таким, неутомимым ходоком был первочеловек, познающий огромный мир, открывшийся ему после выхода из тёмного нутра пещеры.

Мир, с зарницами молний, бьющих в деревья, жарким пламенем костра, на котором булькает в котелке чай или доходит мясо, покрываясь румяной корочкой, под которой кипит восхитительный сок, придавая неповторимый вкус…

В самом начале, будучи "зёленым и глупым", я считал, что самое главное в жизни человека — его необходимость обществу.

Потом — выжить.

А теперь — просто идти вперёд.

На вершине холма устроил маленький привал и, усевшись прямо на землю, оперся спиной о ствол дерева, шершавый и теплый от бегущих по нему соков земли.

Сейчас, в эту минуту, я, как никогда, понимал самоубийц, принявших решение и сделавших свой последний шаг.

Единственное право, которое отняли у нас, дав взамен лишь обязанности — это право на одиночество!

Право на выбор между одиночеством в толпе, одиночеству с толпой или просто — одиночеству.

Нас снова обокрали, рассказав красивую сказку о том, как боженька на облачке погрозит пальчиком и накажет.

Не погрозит и не накажет — труслив он, как любое божество и не способен наказать сильного, сделавшего свой выбор. Ведь сам божок, сделать выбор так и не смог, струсив…

Мельком бросил взгляд на часы, на запястье — половина ночи пролетела, оставляя надежду, что за оставшиеся четыре-пять часов, я смогу пройти ещё чуть-чуть и открыть ещё одну дверь, перевернуть ещё одну страницу, взойти ещё на один холм.