Мобснабсбыт Ухорезов - Крестопереносец [СИ]

Катился он долго ли, коротко ли, и вдруг увидел ветхую землянку. Круглое окошко, затянутое бычьим пузырем, и почти круглая дверь, внушили круглому колобку положительные эмоции.

— Ми-ми. — твердо решил он. — Ми!

Что в переводе примерно означало: «Нужно попросить помощи. Пусть выведут местные из этой чащи».

…

— Нет, ну не могу я ее проклятую больфе ефть, — прошамкал старик, отодвигая миску с распаренной репой. — Пирофки с репой, котлеты из репы, компот и тот из репы!!! Хлебуфка хочу! Или мяфа!

— Кто тяби виноват, — ответила старуха. — Сам вырастил. А кота с мышью ты ышо в позупрошлум месяце слопал. Жучку, так ышо раньше… Говорила я тебе — посади ышо шо ныть. А ты, нет, репу люблю, репу… Посадил одно единственное растение во весь огород, вот и жри таперыча!

— А курофка наша где? Где нафа Рябуфка? Хоть яифенку бы…

— Дык шо, забыл снова? Ууу! Сляротик! Альцгеймер подоходный… Внучка уперла. Таперыча, в городе, на всем готовом живет, верно с панэли слезла со своей, пярину купила…

— С чаго слезла?

— Панэль. Это мебля такая, инстранная, неуч. На ней стоя спять. Внучка же говрила, стою, значица, на панэли, кругом ночные бабочки… А ночью чаго делають девчины? Спять. Хотя, помница, чаго то ышо было по молодости, да не помню ужо чаго…

— А ишпеки-ка ты, бабка, колобок.

— Чаго? О притолоку стукнулся? Из чаго печь, муки то нет!

— А ты продай шо нить ненуфное.

— Ненужное? Было у меня корыто, оно было ненужное, в нем все равно штирать нечаго. Дык ты его яшо в прошлом годе на шамогонку шменял. И помнишь, как матявировал, помнишь?

— Никада я тебя не матявировал, не бряши!

— Говорил, «пьяному вязеееет!» Щас, мол, выпью, пойду рыбу ловить, поймаю, продам и хватит тябе на новое корыто. А сам? Нажралси, буянить начал, и енту… как ее… ревлюцию с индусрацией в одной отдельно взятой землянке провозглашать, прости, Господи… И хде тока слов таких панабралси, ирод…

— Ты, бабка, от темы не тогось… не уклоняйси… Отвечай, будет мене колобок?

— Да где муку-то взять, пенек ты трухлявый?

— А ты по энтим… как их… шушекам помети. По полочкам пошкреби…

— По каким полочкам? — бабка обвела сухонькой ладошкой абсолютно пустые стенки землянки. — Каким, шоб тябе перевернуться, сусекам? И ваще… Ты хоть помнишь, шо такое сусек? Я вот — нет! И ежели они у нас кады и были — ты их давно пропил!

Тут, в ветхую дверь кто-то робко постучал.

Человечек шустро подбежал к связанной княжне. В три прыжка оказался у нее на коленях. Вытащил из заплечных ножен огромный для себя, но крохотный для княжны двуручный меч и принялся пилить веревку. Но, толи путы армированы, толи меч тупой, но получалось у него плохо. Что там говорить, хреново получалось. То есть, вообще никак. Трудился минут двадцать, но видимого результата так и не достиг. Он и пилил, и рубил, и строгал… И узел подковырнуть пытался… И дергал, и двигал, и тянул… Взмок, умаялся, и рассмешил Данунашку. Вот и все.

На печи завозились, храп оборвался. Человечек с быстротой молнии спрятался в роскошной гриве княжны. Храп возобновился, человечек осторожно высунул из рыжих волос голову, осмотрелся, убедился в чем-то, и залез на плечо пленнице.

Зашептал на ухо:

— Я не могу. Заговоренные они… Веревки. И никто не сможет не развязать, не разрезать, только тот, кто связал. Прости.

— А ты, кто? — шепотом спросила Данунашка. И с удивлением поняла — человечек говорил по-польски. И она ему, на том же языке ответила.

— Ну… Как тебе сказать… Гээм я. Только в отставке.

— Какой гээм? Или это имя? Гээм? А фамилия?

— Нет, не имя… Но можешь так и называть, не обижусь. Сейчас это не важно, а времени мало. Ведьма скоро проснется. Вон, ворочается, видно жарко ей на печи… Запомни три правила: не верь, не бойся, не проси. И выберешься. Ой…

Он едва успел куда-то юркнуть, как на печи произошло движение, и старуха резко села. Протерла глаза кулаками, потянулась и зевнула. Причем так заразительно, что княжна, едва-едва подавила желание зевнуть в ответ.

Данунашка узнала ту самую бабку, которой хотела помочь на дороге. Только вот изменилась старушка… Хищное выражение лица, ярко блестящие глаза, заострившиеся скулы и несколько выпирающих изо рта длинных зубов. Но это явно была та самая бабка.

Старуха спрыгнула с печи, по-молодецки хекнув. Равнодушно скользнула взглядом по пленнице и загремела грязными чугунками. Наконец, выудила из одного из них подозрительный на вид кусок мяса и с аппетитом зачавкала, обсасывая косточки. Данунашка с ужасом опознала в куске человеческую ступню. На щиколотке виднелся след от полуслезшей при варке татуировки. Цветок что ли? Похож на лилию…

— Вот, была красавица из красавиц, — сказала бабка. — Только добренькая через чур. Размазня. Ну и что, чего добилась дурочка? Попала в котел. И не помог ей никто. И тебе не помогут. Сгинул твой защитничек. Или уже новую юбку задирает где-то…

Хм… «Не верь!» — вспомнилось княжне. Но она все равно судорожно сглотнула, бабкины слова царапнули девичью душу.

— Что, милочка, страшно? Правильно, потрясись… — Старуха с треском оторвала от ступни мизинчик и демонстративно засунув его в рот, смачно захрустела. Девушка обратила внимание на остатки ярко красного лака, некогда покрывавшего ноготок. Да и по размеру ножка была детская или девичья.

«Не бойся!» — пронеслось в голове.

Девушка пожала плечами и попыталась взять себя в руки. Получилось плохо.

— Может развязать тебя, а? Как думаешь?

«Не проси!»

Пани поджала губы и хмыкнув, гордо вздернула носик.

— Ишь, ты… — бабка подошла к пленнице и протянула ей отвратительную пищу. — Будешь? Сама готовила, третьего дня. Еще даже не прокисло. Ну… не слишком.

Лучшее средство, подумалось Данунашке, закрыть глаза и молиться. Что бы не видеть и не слышать этих ужасов и провокаций. Как ее рыцарь делает. Он правда глаза не закрывает, но он ведь, мужчина. А ей можно.

Княжна зажмурилась и зашептала:

— Отче Наш, иже еси…

— Во те на! — Бабка удивленно посмотрела на связанную княжну. — Фиолетовая, а туда же! Нет, ну куда мир катится? Вот, как жить? В кои-то веки…

Что еще она там бубнила, Данунашка не слышала. Молилась.

А зря не слушала. Может заболтала бы… Бабка сначала просто пугала, потом ругалась, потом соблазняла счастьем, богатством, да удачей, потом проклинать стала. А когда поняла, что княжне все, как с гуся вода, зарычала, и стала по избушке метаться да посуду бить. Случайно кинула взгляд в окошко, обмерла. Бросила в огонь веточку чертополоха, недогрызенный кусок человечины и козявку из носа. Яркое свечение сменилось зеленоватыми языками…

Старуха поднатужилась и швырнула привязанную к стулу, взвизгнувшую Данунашку в печь. Прямо в пламя. Плюнула, свистнула, и прыгнула за ней. Опустела избушка.