Владимир Лещенко - Серебряный осел

Вырвав топор из мертвого тела, Парсифаль метнул его в невольного свидетеля их преступления, но промахнулся на какую-то ладонь. Оружие, булькнув, скрылось под водой.

Разъяренный рыцарь приготовился прыгнуть в море, чтобы вплавь добраться до деда и ликвидировать свидетеля, так сказать, на корню.

– Ты, болван, что делаешь?! – завопил Гавейн благим матом. – Надо бежать! Бежим!!

И они оба рванули куда глаза глядят.

Гавейн бежал быстрее лани.

Быстрее, чем кролик от беркута. Быстрее, наверное, чем олимпийский чемпион – тому наградой был жалкий лавровый венок, а ему, Гавейну, его драгоценная, единственная и горячо любимая жизнь.

Он пролетел через корабельное кладбище, перепрыгивая шпангоуты и еще не растасканные аборигенами на топливо бимсы. Он обогнул пересохший фонтан у выхода из порта, увернулся от нагруженного корзинами грузчика, чуть не сбив того наземь, и нырнул в узкий переулок.

Остатками разума или, может, чутьем преследуемого он понимал, что только быстрота может его спасти. Где отстал и куда подевался Парсифаль – здоровяк и не заметил.

Не чуя под собою ног, летел Гавейн по лабиринтам старых переулков, пока не уперся в глухую стену.

Пару раз ударил в нее кулаками, словно пытаясь пробить дорогу наружу, а потом зарыдал, опустившись наземь.

Все пропало! Все пропало! Из-за этого белобрысого урода, этого германского дикаря! Из-за его дурацкой секиры!

А главное – из-за осла!

Теперь уже и Гавейну стало казаться, что он и сам видел проклятое животное на борту «Октавии».

Делать было нечего. Нужно связываться с командованием – только Ланселат или сам Арторий могли ему помочь

Шепча слова самых страшных проклятий и ругательств, Гавейн извлек из потайного кармашка заветный амулет – одну из тех полезных штук, которыми их снабдил Мерланиус. Чертыхаясь, разбил о камень стены предохранительную крышечку слоновой кости.

– Командор, вы меня слышите? Вызывает Гавейн! Как слышите меня?! Гавейн вызывает командора Ланселата…

– Так, так, пане Борута! – гоготал Будря, дружески тыкая лесного князя кулаком под ребра. – Бей меня Перкунас своими молниями!

Старый воин блаженствовал.

Наконец-то можно хоть немного расслабиться.

Самую малость.

Не хватаясь то и дело за боевой фамильный меч, не вздрагивая от каждого подозрительного скрипа и шороха, не прислушиваясь к невнятным всхлипам юного подопечного, одолеваемого ночным кошмаром.

Сидеть вот так за столиком, уставленным яствами и бутылками с добрым вином. Слушать соленые шутки и прибаутки козлорогого похабника.

– Тише, тише, пан, – шикал на него рыжий бес. – Детвору разбудишь. Пусть отдохнут, сердешные. Умаялись, чай, от ворогов лютых бегаючи.

– Да уж, – нахмурился лех. – Цо есть, то есть. Бедные дети!

Покусал ус и вдруг разразился проклятиями:

– Цоб мне больше не увидеть своего маетка! Пусть пан Мудря присоединит Большое Дупло к своим паршивым Козлиным Кучкам! Когда же все это закончится?!

– Как Темного Бога побьют…

– Ага, – покивал головой пан. – Или он нас.

На палубу вышел позевывающий Стир.

– Что, поэт, аль не спится? – обратился к нему, хитро прищурив желтое око, леший. – Может, налить?

– Ой, да ну его, это вино. И без него голова кругом идет.

Быстро перебирая ногами, длинноухий устремился к борту и начал блевать.

– Совсем как мой ясный пан круль, – вздохнул Будря. – Тот також качку не переносит. Еле заснул. Спасибо тебе за зелье. Помогло.

– Не на чем – помахал рукой его собутыльник. – Мы, лесные князья то есть, каждую травку знаем и ведаем, какой от нее прок аль беда человекам приключиться может. Вот и пользуем помалеху. Ежели, конечно, свой лик людям казать изволим, – добавил он.

– А цо, не любите нас?

– Не то чтобы совсем не любим. Но опасаемси. Зане как от вас многие порухи и безобразия нашему брату, лесным князьям то есть, терпеть приходится…

– Эгей, болезный, – повернулся леший к борту. – Тебе не пособить?

– Буль-буль, – ответил несчастный стихотворец.

– И вот чего никак в толк взять не могу, – продолжил козлорогий, послав пару мелких синих молний Стиру в хвост. – Отчего так: к своей домашней нелюди, ну ларам там, пенатам, домовым по-нашенски, вы вполне терпимо относитесь, а вот тех, кои в лесах да на воде живут, «чужими» зовете-величаете…

– Ну я, положим, не такой, – неуверенно почесал затылок Будря.

– Ведаю. Потому и не брезгую с тобой хлеб-соль делить. И парнишечка твой такой же, как и ты. Но Силы у него… Как у молодого бычка. Поостеречься бы надо. Не ровен час, не сумеет совладать.

Промочил горло.

– А наши девахи? Та, что потише да поскромнее, еще ничего. А вот сестрица ейная… Ох и язва же, ох и язва моровая. Ничего, пройдет дурость-то. Перебесятся. Но обе тоже Силой меченные. Не такой, как мальчонка, не тутошней, но тоже могутной.

– Як то так? – заинтересовался бравый вояка.

Леший отмахнулся:

– Тебе не понять, не суши голову.

Видя, что Будря насупился, словно грозовая туча, рыжий толстяк поспешил исправить свою оплошность.

– Их Сила рождена не на Гебе…

Глаза старого леха начали выкатываться:

– Бей меня Перкунас своими молниями!

– Не поминай всуе, – посоветовал леший. – А то ведь надоест старику, да стрельнет в тебя – костей не соберешь.

Будря с опаской уставился в безоблачное небо, не замечая довольной мины собеседника. Однако лех не собирался сдаваться.

– Слухай, пане, – снова приступил с расспросами царский телохранитель. – А коли не в нашем, то где? На Луне, что ли?

– Почему на Селене? Хотя…

– Яичница! – негромко вскрикнул Стир.

– О, наш артист опамятовел! – обрадовался леший. – Взалкал ужо!

– Слухай, пане, – тем временем вышел из ступора царский телохранитель. – А цо то ты мувил, цо Сила паненок не на Гебе уродзона? То где еще? На Селене?

– Почто на Селене? Хотя…

– Глазунья! – снова забормотал стихотворец. – Огромная-преогромная!

– Пан Стир, иди до нас. Тутай и яичница есть, и окорок, и доброе винко!

– Да нет! – нетерпеливо стукнул копытом о палубу длинноухий. – Я говорю, что яичница там, за бортом!

– Тьфу! – сплюнул в сердцах Будря. – Перечаровал ты, пане леший. Не туда свои молнии кинул!

– Ой, что это?! – не унимался Стир Максимус. – Гигантский глаз!

Вояке и козлорогому надоело это представление. Они живо поднялись и, нетрезво пошатываясь, направились к бредившему ослу с недвусмысленными намерениями унять его силой. Но едва подошли к борту, как весь их хмель словно рукой сняло.

Потому как из темной бездны на них пялилось… исполинское ОКО.

Оно и впрямь напоминало колоссальную яичницу-глазунью. С той лишь разницей, что желток не застыл в пропеченном белке, а медленно вращался по окружности.