Терри Пратчетт - Цвет волшебства [сборник]

Этот Ринсвинд, судя по описанию Траймона, был крысой, а крысы любят прятаться. Кроме того, горы были далеко от Траймона — хоть он и нанял её, Херрена надеялась оказаться от него подальше и побыстрее. При одном взгляде на Траймона у героини начинали чесаться кулаки.

Ринсвинд знал, что ему следовало бы впасть в панику, но это было крайне сложно. Такие эмоции, как паника, страх и гнев, имеют непосредственное отношение к плещущейся в железах жидкости, а все железы Ринсвинда остались в его теле.

Он не мог точно сказать, где сейчас находится его настоящее тело, но, опуская глаза, Ринсвинд видел тонкую голубую нить, тянущуюся от того, что он, ради сохранения здравого рассудка, всё ещё называл своей щиколоткой. Нить пропадала в темноте и, по-видимому, вела к его телу.

Он готов был первым признать, что это не особенно хорошее тело, но пара его частей были дороги ему как память. К тому же, до Ринсвинда внезапно дошло, что, если голубая нить порвётся, ему придется провести всю оставшуюся жи… всё оставшееся существование, болтаясь под видом чужих усопших тётушек вокруг спиритических столиков и проделывая прочие номера, которые откалывают потерянные души, чтобы скоротать время.

Полнейший ужас подобной перспективы привёл Ринсвинда в такое смятение, что он почти не почувствовал, как его ноги коснулись земли. По крайней мере, подобия земли. Он решил, что это почти наверняка не та земля, к которой он привык, — настоящая земля не кружится и не окрашена в чёрный цвет.

Он огляделся вокруг.

Острые крутые горы поднимались в морозное небо, усеянное жестокими звёздами. Эти звезды не были указаны ни на одной карте звёздного неба, но ровнехонько посреди них виднелся зловещий багровый диск. Ринсвинд вздрогнул и отвёл глаза. Расстилающийся перед ним пейзаж резко уходил вниз, и над растрескавшимися от мороза скалами бормотал сухой ветер.

Он действительно бормотал. Когда серые вихри ухватились за балахон Ринсвинда и вцепились в его волосы, волшебнику показалось, что он слышит голоса, слабые и далекие, произносящие фразы типа: «Ты уверен, что в похлёбке были грибы? Я чувствую себя несколько…», «Там очень красивый вид, ты только перегнись через эту…», «Не суетись, это всего лишь царапина…», «Смотри, куда целишься из лука, ты чуть не…» и так далее.

Он заткнул уши пальцами и, спотыкаясь, побрёл вниз по косогору, пока не увидел то, что наблюдали очень немногие из живущих.

Местность круто шла под уклон и в конце концов переходила в огромную, не меньше мили в поперечнике, воронку, в которую с полнозвучным, гулким шипением — как если бы дышал сам Диск — устремлялся бормочущий ветер из душ усопших. Над этой ямой, выгибаясь, нависал узкий отрог скалы, заканчивающийся выступом где-то в сотню футов шириной.

Там, наверху, был сад с плодовыми деревьями, клумбами и маленьким чёрным домиком.

К нему вела узкая тропинка.

Ринсвинд оглянулся назад. Сияющая голубая нить по-прежнему была на месте.

Сундук тоже.

Он сидел на тропинке и наблюдал за волшебником.

Ринсвинду так и не удалось поладить с Сундуком. Он никак не мог избавиться от ощущения, что этот ящик глубоко не одобряет все его поступки, в том числе и его существование. Однако на этот раз, в виде исключения, Сундук выглядел не свирепо, а довольно трогательно, словно пёс, который только что вернулся домой, всласть навалявшись в коровьих лепешках, и обнаружил, что вся семья переехала на соседний континент.

— Ладно, — сказал Ринсвинд. — Пошли.

Сундук выпустил ножки и двинулся за ним по тропинке.

Почему-то Ринсвинд ожидал, что в саду на выступе скалы будет полным-полно засохших цветов, но на самом деле за садиком хорошо ухаживали. Судя по всему, местный садовник очень тонко чувствовал цвета — при том непременном условии, что цвета эти исключительно тёмно-пурпурные, чёрные как ночь или белые как саван. Огромные лилии насыщали воздух ароматом. Посреди свежескошенной лужайки стояли солнечные часы без стрелки.

Ринсвинд, сопровождаемый по пятам Сундуком, прокрался по засыпанной мраморным щебнем дорожке и, зайдя с задней стороны домика, толкнул какую-то дверь.

Четыре лошади посмотрели на него, оторвав морды от торб с овсом. Они были теплыми и живыми — пожалуй, самые холёные лошади, которых Ринсвинд когда-либо видел. Большой белый скакун стоял в отдельном деннике, над дверью которого висела чёрная с серебром сбруя. Остальные три лошади были привязаны перед яслями у противоположной стены, словно принадлежали заезжим гостям, и разглядывали волшебника с неопределенным животным любопытством.

Сундук ткнулся ему в щиколотку.

— Пшел вон, ты! — резко обернувшись, прошипел Ринсвинд.

Сундук с пристыженным видом попятился.

Ринсвинд на цыпочках подошел к дальней двери и осторожно толкнул её. Она открылась в вымощенный камнем коридор, который, в свою очередь, привел в просторную переднюю.

Волшебник осторожно двинулся вперед, плотно прижимаясь спиной к стене. Сундук поднялся позади него на цыпочки и боязливо затрусил следом.

Сама передняя…

В общем-то, Ринсвинда обеспокоило не то, что она была значительно больше, чем весь домик казался снаружи. Учитывая нынешнее положение дел, он бы саркастически рассмеялся, если бы кто-нибудь сказал ему, что бочку пива нельзя вместить в кружку. Интерьер передней, который относился к ранне-склеповому стилю и отличался обилием чёрных драпировок, тоже ничуть не взволновал его.

Его обеспокоили часы. Они были очень большими и занимали промежуток между двумя дугообразными деревянными лестницами, покрытыми резными изображениями вещей, которые нормальные люди могут увидеть только после интенсивных занятий чем-то противозаконным.

У часов имелся очень длинный маятник, и он раскачивался с медленным «тик-так», от которого у Ринсвинда мороз пробежал по коже, потому что это было нарочито неспешное, действующее на нервы тиканье, которое ясно давало понять, что каждый «тик» и каждый «так» отрезает новую секунду от вашей жизни. Это был один из тех звуков, которые недвусмысленно намекают на то, что где-то, в каких-то гипотетических песочных часах, из-под ваших ног вылетело ещё несколько песчинок.

Нечего и говорить, что нижняя половина маятника было заточенной как нож и острой как бритва.

Что-то постучало Ринсвинда по пояснице. Он гневно обернулся.

— Послушай, ты, сумкин сын, я ведь сказал тебе…

Это был не Сундук. Перед Ринсвиндом стояла девушка — серебристоволосая, серебристоглазая и несколько ошарашенная.

— О-о, — сказал Ринсвинд. — Гм. Привет?

— Ты живой? — спросила она голосом, который ассоциируется с пляжными зонтиками, маслом для загара и прохладными напитками в длинных бокалах.