Дмитрий Емец - Таня Гроттер и молот Перуна

Класс загудел как улей. Академик быстро поднял голову. Перо замерло у него в руке. Таня поняла, что он для того отказался сегодня от чтения лекции, чтобы иметь возможность наблюдать.

– Да, – строго продолжала Медузия. – Нам удалось выяснить, что один из вас произнес заклинание. Мы даже догадываемся, какой именно бог был вызван. Не буду сейчас называть его имени – ни замещающего, ни истинного. Не буду устраивать допрос, ибо боюсь, что трусость в очередной раз восторжествует. Но подумайте вот о чем… Этот бог беспощаден и жесток. Он не знает снисхождения и никогда не отказывается от своих замыслов. Замыслы эти очень просты: хаос, власть и смерть, хотя пути, которые ведут к их воплощению, порой очень извилисты. Сейчас еще зима. Силы, в том числе магические, ослаблены, пребывают в определенной спячке. Но вот-вот начнется весна – все пробудется и вот тогда-то этот древний бог, питающийся нашей магией и верой, станет гораздо опаснее, гораздо агрессивнее. Через множество лазеек, которые он с легкостью пробивает в магической защите, он каждую ночь будет проникать на Буян и всякий раз выбирать новую жертву, присоединяя ее силу к своей. И никто – ни вы, ни я, ни самый безобидный младшекурсник из последнего набора, случайно обнаруживший способность понимать птичьи голоса или ожививший сухой цветок, не будет в безопасности… У него отберут его дар, а возможно, и жизнь, ибо никто не знает, что на уме у спятившего бога…

Глаза Медузии заблестели. Сарданапал резко встал.

– Меди! – прервал ее Сарданапал. – Я думаю, пока достаточно. Я продолжу лекцию… Напомню, наша сегодняшняя тема: «Лысая Гора. Органы магического самоуправления и их роль в формировании магического сообщества». Как вы поняли уже из названия, речь сегодня пойдет о таком явлении магической жизни, как…

Класс петлей захватила скука. Единственным, у кого хватило бы терпения записывать и получать при этом удовольствие, был Шурасик, да и тот теперь изнывал в коридоре.

Размышляя о том, что сказала Медузия, Таня машинально записывала лекцию.

На ближайшей к Тане парте в соседнем от нее ряду сидела Верка Попугаева и писала, то и дело уныло касаясь длинным носом края гусиного пера. Потянувшись к чернильнице, Верка случайно столкнула тетрадь локтем. Из тетради выпорхнул календарик, вложенный между страниц, и перелетел к Таниным ногам.

Таня наклонилась, поднимая его.

Как она и думала, это был самый обычный оживающий календарик с Пуппером, один из сотен тысяч календариков, которые штамповало издательство на Лысой Горе. Изображенный на календарике Пуппер по врожденной скромности пытался сбежать, чтобы не привлекать к себе внимания, но его удерживали цепи. На этот раз цепи были совсем малозаметными. Их запросто можно было принять за украшение или за причудливый орнамент.

Напечатанный Гурик благородно стоял, опираясь о метлу, и грустно смотрел на Таню своими выразительными темными глазами.

Таня хотела вернуть календарик Попугаевой, но внезапно сердце у нее сжалось и словно сорвалось куда-то с большой высоты, разлетевшись вдребезги. Прежде чем Таня осознала, что она делает, она поднесла руку к губам и осыпала глянцевую бумагу поцелуями.

Изумленный Гурий, никак не ожидавший от Тани такого пыла, уронил метлу и грузно осел, повиснув на цепях. Это вызвало у Тани новый приступ нежности, и она опять принялась целовать бумажного Пуппера во что придется. Боясь размокнуть от слез и поцелуев, несчастный Гурик прятался за метлу. Он не хотел уже никакой любви и явно вслед за своим хозяином собирался в магвостырь.

«Что со мной? Неужели я его люблю? Чумиха побери эту Цирцею! Что она со мной сделала? В следующий раз буду купидонов из двустволки разносить!» – в ужасе думала Таня Гроттер, которую продолжали захлестывать волны нежности.

Верка Попугаева, хватившаяся календарика, повернула голову и изумленно уставилась на Таню. Потом торопливо ткнула пальцем в спину сидевшей впереди Ритке Шито-Крыто. Теперь уже обе великовозрастные дылды, бросив записывать лекцию, проницательно смотрели на Таню Гроттер.

Таня поняла, что еще минута – и она оскандалится на весь класс. Это заставило ее образумиться. Ощущая все такое же дикое сердцебиение и немыслимую нежность, она сунула календарик Попугаевой и, крикнув: «Можно выйти?», не дожидаясь ответа Сарданапала, выскочила из класса. Академик замолчал и удивленно посмотрел ей вслед. Медузия подняла брови.

Но Тане было уже не до того, что о ней подумают. Она торопливо закрыла за собой дверь. Похоже, Шурасик набрался-таки храбрости и применил заклинание самообороны. Теперь Гломов, точно наполненный газом шар, болтался в воздухе, а торжествующий Шурасик буксировал его за ворот, как военный аэростат.

Шурасик горделиво посмотрел на Таню и обратился к ней, но Таня Гроттер не оценила его триумфа. Она летела по коридору, ничего не замечая вокруг. Ее переполняла любовь к Пупперу, от которой внутри у нее все пело. Взявшись неведомо откуда, вокруг нее, всплескивая золотистыми крылышками, воробьиной стайкой приплясывали в воздухе пухлые белокурые купидончики. Их было много – не меньше десятка – и все они осыпали Таню своими стрелами, усиливая и без того нестерпимое чувство. Многих Таня знала – они не раз трескали ее печенье и набивали карманы сахаром.

– Эй вы! Это все из-за вас, поганцы! Из-за вас я влюбилась! Из-за вас и этой вашей Цирцейки! – кричала на них Таня, но купидончики только смеялись и, увертываясь, взмывали к сводчатым потолкам. От их крыльев разбрызгивались обжигающие и веселые золотые искры.

Промчавшись по этажу, Таня, задыхаясь, сбежала по лестнице и, не разбирая дороги, понеслась в глубь Тибидохса. Долго, очень долго она бежала, словно стремилась унестись от самой себя. Мелькали галереи и переходы, бросались под ноги ступени. Она опомнилась, лишь оказавшись совсем уж в медвежьем углу Тибидохса и уткнувшись в глухую стену.

Таня огляделась. Смеющиеся младенцы-купидончики давно исчезли, только сердце ныло от их стрел и в висках покалывало что-то невесомое, весеннее, вздорное. Многое, прежде важное, внезапно потускнело и отступило на второй план. Говоря в духе Гробыни, все, кроме любви, стало Тане вдруг безразлично. Теперь она отлично понимала Пипу, которая до сих пор прятала под подушкой фотографию Гэ Пэ.

«Неужели моя любовь к Ваньке не была настоящей, раз я люблю Пуппера? Или просто магия вуду сильнее, чем настоящее чувство?» – страдая, думала Таня.

В глубине души она ощущала, что то, что испытывает сейчас к Пупперу, – это не любовь, а наваждение, вызванное запрещенной магией мадам Цирцеи. Страсть, но никак не настоящая любовь. Да только вся беда в том, что эта страсть испепеляла ее. Как человек с занозой в ноге может думать только о занозе, так и Таня могла думать только о Пуппере, будь он трижды неладен!