Дмитрий Емец - Таня Гроттер и посох Волхвов

– Я и не собирался пудрить! – обиделся призрак. – Меня схватили и нагло вырвали из книги. А что было потом, я не запомнил. Знаю только, что обложка лежала в темном месте. Но сыро там не было, это точно… Мне было скучновато, и я баловался с ребусами и всякими логическими загадками. Составлю загадку, сотру себе память и ломаю голову, как и чего… Не правда ли, недурно придумано? А потом в одно прекрасное утро я проснулся и обнаружил, что вокруг уже светло. «Ого, Гуго, да тебя подбросили в Заповедную Рощу! С какой это, интересно, радости?» – сказал я сам себе. Там я пролежал пару дней, пока меня не обнаружил этот милый одноглазый субъект с дубиной и не стал совать в огонь.

И это было все, что удалось выяснить. Ни о чем другом Гуго либо не знал, либо по какой-то причине не желал распространяться. Толпа, собравшаяся у Жутких Ворот, стала понемногу рассасываться. У всех были свои дела, к тому же вот-вот должна была начаться тренировка по драконболу.

Медузия подобрала обложку и пошла к винтовой лестнице. Жуткие Ворота затряслись. Слепой и глухой, но всевидящий и всеслышащий хаос заухал, застонал, захохотал, завыл на тысячи разных голосов.

Вечером, уже ложась спать, Таня бросила случайный взгляд на зеркало. На стекле появилась длинная зигзагообразная трещина. Подумав, что, возможно, его расколола Гробыня, которая запросто выходила из себя, когда ей не нравилась ее прическа или на щеке вскакивал прыщ, Таня шагнула к стеклу. В тот же миг ее отражение скомкали и изорвали, а с другой стороны зеркала, словно разрубленный трещиной на две половины, появился Безумный Стекольщик.

Горбун омерзительно улыбнулся Тане, поманил ее к себе, а потом, цепляясь руками, переполз по трещине в верхний угол и замер там, как паук. Не отрываясь, Таня смотрела в стекло. Зеркало запотело изнутри, словно кто-то влажно и горячо дышал на него. С минуту с той стороны вязко и неопределенно возилось что-то, зеркальное болото пузырилось, а потом внезапно с пугающей ясностью проступили четыре фигуры…

Их прежде нечеткие, расплывчатые образы теперь стали намного четче, определеннее. Тане чудилось, что она видит ослепительные точки глаз под золотой вуалью трехликого и слышит страшное ржание его коня…

«Мы близко… Очень скоро мы будем здесь! Мы требуем то, что принадлежит нам, или… смерть!» – услышала она три голоса, слившиеся в один.

На рассвете Таня проснулась от неясного назойливого бормотания, звучавшего у нее в ушах уже около получаса. Вначале – сквозь сон – она подумала, что это бормочет Безумный Стекольщик, часто оживлявшийся перед рассветом, но после различила, что голос был женским. Но даже не это заставило ее стряхнуть остатки сна, а горячая восковая капля, упавшая с чьей-то свечи ей на шею.

– На море-окияне, на острове Буяне, есть бел-горюч камень Алатырь, никем не ведомый, под тем камнем сокрыта сила могучая, и силе той нет конца. Выпускаю я силу могучую на ту на красную девицу… тьфу, тоже мне красна девица… да на Татьяну… с каких это пор я Гроттершу по имени называю?.. сажаю я силу могучую во все суставы и полусуставы, во все кости и полукости, жилы и полужилы, в ее очи ясные, в ее щеки румяные, в ее ноги резвые… Жги ты, сила могучая, ее кровь горючую, терзай ее грудь белую, поворачивай ты ее сердце кипучее да на любовь к красному молодцу Гурию да свет Пупперу…. Слово мое крепко, как бел-горюч камень Алатырь. Кто из моря всю воду выпьет, кто из поля всю траву выщипет, и тому мой заговор не превозмочь, силу могучую не увлечь…

Осторожно приоткрыв глаза, Таня увидела Гробыню, которая, наклонившись над ней, быстро читала заговор по толстенной книге. Свеча, которую она держала в руке, бросала на ее смуглое лицо зловещие отблески. Склепова так увлечена была чтением, что не заметила того, что Таня проснулась.

В первый миг Таня хотела выхватить у нее книгу, но, передумав, решила поступить умнее. Она вновь закрыла глаза и, притворяясь спящей, выставила блок Зависникус обломатим , отменяющий действие любой направленной против нее магии. Теперь Склепова могла ворожить сколько ее душе угодно. Могла даже вскипятить искрами Мировой океан: все равно от этого не было бы никакого толку.

Правда, зеленую искру пришлось выпускать под одеялом, чтобы Склепова не увидела вспышки. Запахло паленой шерстью. Гробыня, не понимая, откуда взялся этот запах, брезгливо поморщилась.

– Вечно от Гроттерши несет всякими магическими канарейками и горбунками! Просто невозможно жить с этой грязнулей в одной комнате! – проворчала она. – Ладно, с этим разобрались… Одно темное заклинание хорошо, а два лучше… Где там я это записывала?

Гробыня перевернула свою кровать и, некоторые время порывшись под ней, извлекла толстую кусающуюся крысу.

– Еще раз меня не узнаешь – хвост узлом завяжу! Своякис маякис! – шепнула она, красной искрой превращая крысу в записную книжку.

Это была та самая секретная Гробынина книжка, в которую она заносила самые важные заклинания из запрещенных и вызубривала их наизусть. Никакими другими заклинаниями Склепова принципиально не загружалась, считая, что от того, что не удосужились запретить, все равно не будет толку.

– Кажется, я это где-то в конец засунула… Ага, вот!

Гробыня трижды повернулась на пятках, каждый раз выбрасывая по одной красной искре. Потом испытующе взглянула на Таню, спрятала записную книжку и, дунув на свечу, негромко сказала себе:

– Уф! Ну если теперь Гроттерша не влюбится в Пуппера, я прямо даже не знаю, что и делать! Разве только магфиозного купидона звать. Да только что толку – этот дуралей все равно с двух шагов промажет!

Склепова улеглась, поворочалась в темноте, сладко зевнула и почти сразу заснула. Черные Шторы немедленно с жадностью протянулись к изголовью ее кровати и, осветившись голубоватым потусторонним сиянием, принялись отражать всякую ахинею. Пуппер, испуганно оглядываясь, удирал по лесу. За ним на гигантском попугае летела Верка с целой сумкой драконбольных мячей. Спасаясь от Верки, Пуппер, сам того не замечая, приближался к дереву, на котором с удочкой сидели Гробыня и Гуня Гломов и готовились подцепить Пуппера блесной…

– Давай, Гунечка, давай! Не проворонь его! Пуппер нужен мне живым! – распоряжалась во сне Гробыня, горячо и внятно обращаясь к подушке.

Таня лежала в постели, смотрела на светящиеся Шторы и размышляла о том, как ей повезло. Не проснись она случайно и не успей произнести Зависникус обломатим, теперь она была бы влюблена в Пуппера и не находила бы себе места от любви. Зачем это нужно было Гробыне? Чего она этим добивалась?