Дмитрий Емец - Таня Гроттер и посох Волхвов

– Что это было? – прохрипел Ягун с ужасом.

– А-а… Безумный Стекольщик… Горбун с Пупырчатым Носом. Он живет там, в зеркале. Ему, видно, надоело, что ты тут вертелся дольше Гробыни, – пояснила Таня.

– Откуда он здесь взялся? – допытывался Ягун.

Малютка Гроттер грустно посмотрела на вконец запутавшийся гороскоп, прикидывая, не использовать ли Чукара курачукара .

– Э-ээ… Стекольщик? Ну вообще-то это я его здесь поселила. Вызывающим заклинанием, – призналась она.

– Зачем? Тебе нравится этот субъект? – со страхом спросил Ягун.

– Ты что, перегрелся? Кому он может нравиться? Я хотела Гробыню слегка проучить. Она вечно перед зеркалом торчит – даже причесаться не дает, – призналась Таня.

– Ты спятила, Гроттер! Он явно из темных духов! Даже хуже… Чур меня, чур! – Ягун с суеверным ужасом смотрел на свое скомканное отражение, таявшее у него под ногами, точно сосулька, брошенная на раскаленную сковороду. Последним исчезло лицо. Новое отражение Ягуна, возникшее в стекле сразу после гибели первого, дрожало, как осиновый лист.

– То-то и оно… Я, понимаешь, когда заклинание произносила, не разобралась, что оно из запрещенных. Буркнула наспех, когда на Склеп злилась, а заклинание возьми да и сработай… Да еще не просто – тремя красными искрами!.. Кто мог представить, что Горбун такой навязчивый окажется? Вызваться он вызвался, а уходить не собирается. Да еще пророчествует по ночам… – пожаловалась Таня.

– А из стекла он того… не вылезает? – поинтересовался Ягун.

– Да нет вроде. Скорее всего, он и не может. Вот только руку иногда высунет или голову. Не нравится мне все это…

– А, ну тогда ладно! – Ягун потряс головой, отгоняя наваждение. – Ты же знаешь: я обычно не слишком себя разглядываю. Сегодня особый случай. Должен я был запомнить себя таким на всю жизнь или не должен?

– С какой это радости? – спросил Таня.

– Как с какой? Пятнадцать лет лбу! Через три дня шестнадцать! – гордо сообщил играющий комментатор.

– Кошмар! Я думала, столько не живут! Ты дряхл, как Готфрид Бульонский! – насмешливо сказала Таня.

Надув губы, Ягун покосился на Таню.

– При чем тут твой Готфрид? У меня день рождения на носу, почти что юбилей, а про это все забыли. Непорядок!

– Ты рано делаешь выводы! Думаю, все еще впереди, – сказала малютка Гроттер.

Играющий комментатор расплылся в широченной улыбке, но, спохватившись, поспешил сделать недовольное лицо. Но Таню было не провести. Она поняла, что Ягун специально разнюхивал: забыли о его дне рождения или нет.

– Ну так и быть… Посмотрим, что там такое. У нас в Тибидохсе как: сам себе подарок не сделаешь – не порадуешься, – заявил он.

– Ягун, не бабъежничай! – возмутился до сих пор молчавший Ванька Валялкин.

Ванька тоже был здесь: кормил червями и жуками полыхающего всеми цветами радуги жар-птица. Прежний птенец давно превратился во взрослую птицу – да еще такую обжигающую, что взять ее можно было только в толстой рукавице. Правда, воспитанный людьми, жар-птиц толком еще не определился, кто он такой, и избегал общества других птиц, предпочитая общество Ваньки или Тарараха. Большую часть дня он проводил, как на насесте, на плече у Ваньки. Чтобы птиц не обжег Ваньку своим хвостовым оперением, Таня поставила ему на майку большую заплату из всегда холодной кожи василиска.

Кожу ей переслал с купидончиком Пуппер, который у себя на туманном острове, изнывая от любви, прикончил одно из этих редких пресмыкающихся. До этого времени василиск, никому особенно не докучая, мирно обитал в пыльной подвальной комнате и лишь изредка выползал, чтобы заморозить парочку кошек, таких древних, что, по слухам, они принадлежали еще Джейн Остин и все равно скоро бы умерли своей смертью.

Узнав о гибели василиска, отдел по защите магических животных Магщества Продрыглых Магций выразил Пупперу магщественное порицание и оштрафовал его на полпуда жабьих бородавок. Событие это вызвало множество откликов в прессе. Грызиана Припятская даже побывала на месте гибели василиска и сделала по зудильнику спецрепортаж. Издательство же, специализирующееся на календариках с Гурием, выпустило по этому случаю книгу.

Накормив прожорливого жар-птица, Ванька пересадил его на плечо Пажу и плюхнулся на кровать Гробыни Склеповой.

Самой Гробыни в комнате не было. Она уже несколько дней подлизывалась к библиотекарю Абдулле, строя планы охмурить с его помощью Пуппера. Старый джинн знал массу запрещенных заклинаний. Кроме того, по Тибидохсу давно ходили слухи, что где-то в глубине его библиотеки скрыты старые книги – такие опасные, что Древнир в свое время приказал их сжечь, но хитроумный джинн предусмотрительно укрыл их в безопасном месте, превратив во что-то незначительное.

После матча с невидимками, когда Таня, спасая Гурия, забила мяч собственному дракону, в ее жизни что-то изменилось, будто кто-то решительно, не спрашивая разрешения, перевернул уже исписанную страницу. Таня отчетливо осознавала, что с ней что-то происходит, но не могла понять, что, почему и когда этому наступит конец.

Она менялась, перетекала из чего-то или куда-то – именно таким было внутреннее ощущение – и плохо узнавала саму себя. Все валилось у нее из рук. Она даже с горя взялась было за учебу, но и это не заглушало жуткого внутреннего недовольства собой. Недаром Ягге утверждала, что для подростка излишне много копаться в себе – все равно что для взрослого пить горькую.

Внешне же глобальная перемена состояла в том, что Таня ушла из драконбольной команды. Она понимала: Соловей никогда не сможет до конца простить, что из-за ее нелепого, непредсказуемого поступка сорвалась мечта всей его жизни – команда не победила в чемпионате и не получила кубок… В те дни, когда она пыталась возобновить тренировки, довольно часто О.Разбойник, не удержавшись, ляпал что-нибудь в таком духе: «Активнее, ребятки! Атакуйте дракона! Нечего с ним нянчиться, это вам не Пуппер!» Более того, острый на язык Соловей шел даже дальше, и часто можно было услышать что-нибудь вроде: «Семь-Пень-Дыр! Чего ты уставился на меня, как Танька на Гурия? Играй давай, шевелись!»

Разумеется, Гробыня, Жора Жикин, Рита Шито-Крыто и всякие прочие зубоскалы немедленно добавляли к этим шуточкам дюжину своих. Таня не отвечала. Ей все как-то стало безразлично. Она и к шуткам относилась, закованная в броню своего безразличия.

Но все равно какие-то, самые злые шутки проникали под нравственную броню, которая только казалась прочной, и разъедали ей душу. Обидевшись на тренера, Таня ушла. Ушла, даже не поговорив с ним, а просто передав Разбойнику через Ягуна записку. После этой записки она дважды ловила на себе за обедом задумчивый и невеселый взгляд Соловья, устремленный на нее с преподавательского столика. Ей казалось, Соловей размышляет, подойти или нет. Но он так и не подошел. Таня тоже держалась в стороне.