Дмитрий Емец - Таня Гроттер и посох Волхвов

У Тани просто челюсть отвисла. Шурасик – и вдруг «Сплетни и бредни»! Гораздо логичнее было бы допустить, что он пишет для еженедельника «Магическое занудство» статьи с названием типа «Декокт из чистого разума». Шурасик же, пишущий для «Сплетен», был нелеп, как семидесятилетний профессор, готовящий статейку в женский журнал.

– И много уже послал? – спросила она.

– Не слишком. Примерно тридцать статей и восемьдесят заметок. Правда, мне пока не ответили. А одному моему купидончику даже пригрозили пульнуть в него запуком… Но вчера я написал кое-что новое, уж это-то точно возьмут. Хочешь покажу? – Шурасик нервно пролистал свой блокнотик.

Найдя нужную страницу, он сунул блокнот Тане, а сам с видимым безразличием окаменел в ожидании оценки.

МОЙ ЛЮБИМЫЙ ПРЕДМЕТ

Мой любимый предмет – защита от духов. Любимый он потому, что его ведет Поклеп Поклепыч. Он внимательный и чуткий педагог, который принимает близко к сердцу переживания каждого ученика. А еще я люблю пары Безглазого Ужаса и его Историю Потусторонних Миров. Это очень интересно, особенно когда понимаешь, что все, о ком Ужас рассказывает, уже давно умерли. Вот только мне страшно не нравится привычка Безглазого Ужаса снимать во время уроков голову и заливать весь класс кровью. К тому же однажды он подбросил мне в сумку свои внутренности, и это было совсем не смешно.

А еще я обожаю нежитеведение, потому что его ведет Медузия Зевсовна. Она учит нас повадкам нежити и заклинаниям против нее. У Медузии Зевсовны в классе 20 учеников. Каждое утро 20 внимательных глаз смотрят на Медузию Зевсовну…

– Мы что, циклопы? Маловато как-то глаз! – удивилась Таня.

– Как маловато? Ничего не маловато! – обиделся Шурасик.

– Да ты сам посмотри!

– М-м-м… Действительно. Промахнулся слегка… Не придирайся к мелочам, Гроттерша! Писатели такой ерундой не занимаются, для этого есть редакторы! Или читай, или не читай! – обиделся Шурасик.

Решив больше не критиковать юное дарование, которое со злости могло и сглазить, Таня дочитала статью до конца – она завершалась неумеренным восхвалением джинна Абдуллы, который именовался королем всех джиннов и отцом гуманности, – и машинально перевернула страницу.

С оборота страница была чистой, зато на соседней каллиграфическими, со множеством завитков, буквами, мало похожими на обычный почерк Шурасика, значилось:

И придут они. И будет их четверо. Первый – яростный и гневный, с тремя лицами под золотой вуалью, приедет на черном коне и привезет с собой страх. Другой – справедливый, с серебряной головой и золотыми усами, будет на пылающей колеснице. Оружием же ему служат молот и топор. Третий, благосклонный, хранитель стад, властитель всех зверей, домашних и лесных. И будет с ним вол в пшеничном ярме. Четвертый же, страж, с телом птицы и суровым ликом. Никто не скроется от него.

Они придут за тем, что принадлежало им, и горе всем, если не найдут они чего ищут.

– А вот это ничего! Создает настроение. Даже как-то не по себе стало! – одобрила Таня.

– Правда? Где? – просиял Шурасик.

Он заглянул Тане через плечо и внезапно точно примерз к стулу.

– Я этого не писал! – побледнев, сказал он.

– Разве это не твой блокнот?

– Блокнот мой. Но писал не я… Откуда это тут?

– А я откуда знаю!

Шурасик облизал губы.

– О, я понял: черномагический карандаш! Сегодня ночью мне померещилось вдруг, что я вижу свет и страницы шелестели. Но я думал, это мои подделанные двойки убегают из дневника! Ты же знаешь, я сам ставлю себе двойки, чтобы не возгордиться тем, что я гений! – растерянно сказал Шурасик.

Он впился взглядом в бумагу, но не прочитал и строки, как буквы стали бледнеть и расплетаться. А потом из отдельных фрагментов сложились и проступили вол, молот и топор. В стороне от них, в намеченных черточками ветвях толстого дерева, мелькнуло нечто, похожее на крыло большой птицы. Птица, которую так и не удалось разглядеть, взлетела. Внезапно лист полыхнул холодным огнем и превратился в пепел. Но только он один – остальной блокнотик Шурасика с гениальным творением про двадцать одноглазых учеников остался нетронутым. Хоть сейчас посылай в «Сплетни и бредни».

– Исчезло! Мне казалось, карандаш Клоппа вообще невозможно стереть. Ты хоть запомнила, что там было? – сдавленно спросил Шурасик.

– Приблизительно, – сказала Таня. Она обманывала. Она помнила все до последнего слова.

– А я даже прочитать не успел! – убито произнес Шурасик.

Он начал было приставать к Тане с расспросами, но от любопытства слишком сильно навалился на стол. Стол, и без того перегруженный томами, которые Шурасик натащил со всей библиотеки, рухнул. Опасаясь гнева джинна Абдуллы, Шурасик всплеснул руками и, вскрикивая: «Молоток! Пол-Тибидохса за молоток!» – умчался за домовыми.

Таня собрала свои тетради и поспешила уйти до его возвращения.

«Другой – справедливый, с серебряной головой и золотыми усами, будет на пылающей колеснице. Оружием же ему служат молот и топор…» — вспомнила она. Малютка Гроттер была убеждена, что буквы исчезли не случайно. Надпись карандашом из семи последних лучей должен был прочесть кто-то один. Для повторного прочтения она явно не предназначалась. И этим одним – или, точнее, одной – была она.

Накануне дня рождения Ягуна Таня, как всегда затянувшая с подарком до последнего момента, спешно размышляла, что бы такого приготовить для внука Ягге. Ее первой мыслью было преподнести ему выписанный по каталогу манок для драконбольных мячей. Этот манок, если верить инструкции, должен был подзывать мячи в воздухе, даже самые шустрые и неуловимые, вроде обездвиживающего.

К счастью, перед тем как дарить манок, Таня догадалась его испытать. Из манка вырвался кошмарный, леденящий кровь звук. Черные Шторы панически замахали кистями. Лежавший в углу чихательный мяч, оставшийся еще с тех времен, когда Таня была в команде, проснулся и сорвался с места. Стараясь улепетнуть от свиста, он расколол стекло и умчался в неизвестном направлении.

– Ничего себе «подзывать мячи!» Да он их распугивает! – воскликнула малютка Гроттер.

Но если манок и распугивал мячи, существовало нечто, что он привлекал. Со всего Тибидохса в комнату к Тане стали стекаться привидения. Вскоре их набилось такое множество, что они то и дело проплывали одно сквозь другое.

– А где мертвец? – вращая головой, как это никогда не сумел бы сделать живой, поинтересовался поручик Ржевский.

Несмотря на то что, по слухам, упорно распускаемым его супругой, он уже был произведен в капитаны, Ржевский упорно носил прежний мундир и иначе, чем на поручика, не откликался. Зато ножей в спине стало как будто меньше. Да и вообще вид у безбашенного призрака был менее запущенный, чем во время холостяцкой жизни.