Дмитрий Емец - Вселенский неудачник

– Дилетант! Идиот! – ругался он. – Зачем ты сюда потащился? Не мог полететь через Сириус? Разве тебе неизвестно, что от Бетельгейзе к Ригелю нет прямой дороги? А если рули замерзнут, как будешь сбивать сосульки? Да ты даже носа не сможешь из ракеты высунуть!

Я несколько раз вежливо советовал Мозгу не каркать, но он продолжал в том же духе, зная, что отключить звук я не решусь, потому что нуждаюсь в его советах. Честно говоря, я уже жалел, что проявил упрямство и добровольно забрался внутрь этой гигантской газовой камеры, но поворачивать назад было уже поздно и приходилось идти до конца. А конец, возможно, был уже близок и назывался «Тит запеченно-охлажденный в собственной ракете».

Теперь, чтобы выскочить к Ригелю, предстояло пролететь всего в десятке тысяч километров от раскаленного центра туманности, который представлял собой кипящее газовое облако размером эдак в полпарсека, через неравные промежутки времени выбрасывавшее раскаленные струи электронов. Попасть в такую струю означало мгновенно пополнить собой ряды кулинарных деликатесов.

Уворачиваясь от этих потоков, я так взмок, что скафандр прилип к спине. Мозг же, вместо того чтобы оказывать мне посильную помощь, впал в прострацию и забормотал мусульманские суры, изредка, впрочем, прерывая их, чтобы обозвать меня кретином. В конце концов он мне надоел, и я исхитрился, не отходя от штурвала, так бросить стянутый с ноги ботинок, что он повис на рубильнике Мозга, заставив его заглохнуть.

Однако, отключив Мозг, я мало что выиграл, потому что теперь приходилось самому и управлять рулями, и смотреть в перископ. Часа через два, когда колени у меня начали уже дрожать от усталости, наиболее опасный участок туманности остался позади. Я хотел уже включить автопилот, но тут, взглянув в перископ в последний раз, увидел прямо по курсу длинную пассажирскую ракету одной из новейших серий. Передняя половина ракеты отсутствовала, словно отсеченная острым скальпелем.

Поняв, что судьба столкнула меня с одной из многих жертв коварной туманности Ориона, я уныло склонил голову. Первой мыслью было пролететь мимо, чтобы не разделить с этим звездолетом его незавидной участи, но, устыдившись своего малодушия, я решил все же остановиться и убедиться, нельзя ли еще чем-нибудь помочь его экипажу, а если окажется, что все мертвы, то выполнить последний долг, как это предписывается христианскими обычаями и законами астронавтики.

Надев поверх легкого скафандра еще один, потолще, обмотавшись шерстяным шарфом, я обвязался прочным тросом [11] и выскочил из шлюзового люка. Температура за бортом была такой низкой, что стекло внешнего скафандра, на котором оставались какие-то частицы влаги, мгновенно обледенело, и я не видел даже собственных рук. Однако это меня не остановило. Проковыряв во льду небольшое отверстие, сквозь которое можно было хоть что-то разглядеть, я добрался до неподвижно зависшего в пространстве звездолета и стал отжимать его люк предусмотрительно захваченным ломом. Попыхтев минут десять, я сумел попасть внутрь шлюзовой камеры, а оттуда еще через один люк – в каюту ракеты. По отсутствию невесомости и возросшему давлению я с удивлением обнаружил, что разгерметизации не произошло, и очень обрадовался этому.

На диване у стены лежал молодой мужчина с пышной рыжей шевелюрой. Лицо у него было нормального цвета – того цвета, какой бывает у очень рыжих людей, – да и ногти не отливали синевой, как у мертвецов, из чего я заключил, что этот человек жив. Я громко крикнул, чтобы он не валял дурака и просыпался, но рыжеволосый остался неподвижным. Тогда я решился потрясти его и выполнил это довольно энергично, но мужчина никак не реагировал на тряску и щипки, а тело его было словно деревянное. Испытывая нехорошее предчувствие, я снял шлем и приложил ухо к его груди: сердце не прослушивалось, но все равно сложно было поверить, что этот человек мертв. Скорее рыжий мужчина был в состоянии шока, летаргического сна или чего-нибудь в этом роде, возникшего в результате реакции на стресс.

В таких сомнительных случаях правила запрещали производить погребение, да я и сам не рискнул бы пойти на это из опасения убить живого человека. С величайшим трудом я надел на лежащего мужчину скафандр: его ноги и руки почти не сгибались, и пришлось изрядно попотеть, прежде чем это удалось. Я приготовился уже взвалить его на плечо и перетащить к себе в ракету, но тут мне пришло в голову, что пострадавший мог быть не один, тем более что на полке для чистой посуды стояли две тарелки, два стакана, а у кровати, на которой я нашел рыжего, был еще верхний ярус.

Взяв со стола корабельный журнал, я пролистал его и увидел, что звездолет назывался «Пиранья» и на его борту находились двое: некие Акиро Магинава и Патрик Кариган – японец и ирландец. Как я понял, они были коммерсанты, занимавшиеся тем, что скупали по дешевке небольшие астероиды и средних размеров планетки, а потом перепродавали их рудодобывающим корпорациям.

Из последней записи следовало, что они торопились на Ригель и решили срезать путь через туманность Ориона, а после этого уже не было ни строчки.

Рыжий, которого я нашел на кровати, точно был ирландцем, значит, мне предстояло найти японца. Я стал заглядывать повсюду, но Акиро Магинаву не обнаружил. Более того, его скафандр на вешалке отсутствовал, из чего я сделал неутешительный вывод, что японец в момент аварии находился в срезанной части звездолета и погиб.

Сняв шлем, я склонил голову, поминая погибшего астронавта. В другое время, воспользовавшись этим печальным поводом, я бы обязательно предался философским размышлениям о непредсказуемой воле рока и о том, что никто из нас не ведает своего последнего часа, но теперь, посмотрев случайно в иллюминатор, обнаружил, что трос, соединяющий пострадавший звездолет с моим, представляет собой ледяной стержень, готовый вот-вот оборваться. Надев шлем, я взвалил ирландца на плечо и, едва не нажив себе грыжу, так как он оказался весьма тяжелым, перетащил беднягу в свою ракету.

Уложив его на диван, я задраил люк и взял курс на Ригель. Хотя раскаленный докрасна центр туманности я уже миновал, холодные газовые облака по-прежнему не позволяли разогнаться, и, как ни подгоняло меня нетерпение, приходилось тащиться еле-еле.

Разделив в столбик расстояние до Ригеля на мою теперешнюю скорость [12], я получил неутешительный результат, исходя из которого попасть в нужное место можно было не раньше чем через десять дней.

Укрыв летаргического спутника пледом с головой, чтобы своим окостенелым видом он не наводил на меня тоску, я поставил ракету на автопилот, лег на раскладушку и мгновенно уснул.

Наутро я обнаружил, что моя зубная щетка торчит в стакане щетиной вниз. Это мне не понравилось. Я хорошо знаю, что всегда оставляю щетку щетиной вверх. Возможно, для кого-то это и пустяк, но я – человек довольно аккуратный и вдобавок имеющий свои пунктики, сформировавшиеся за годы холостяцкой жизни [13]. Это только постороннему покажется, что у меня в ракете бардак: на самом деле каждая вещь имеет свое строго фиксированное место. В том числе и щетка. Подумав, я объяснил все тем, что смертельно устал вчера, так устал, что сунул щетку не глядя.