Станислав Лем - Звездные дневники Ийона Тихого. Рассказы

Это был великий день для Андригонов: во всех школах шли экзамены на аттестат зрелости. Один из представителей власти спросил, не угодно ли мне оказать экзаменам честь своим присутствием; так как приняли меня чрезвычайно радушно, то я не мог отказать в этой просьбе. Прямо из порта мы поехали на пидлаке (это большие безногие пресмыкающиеся вроде ужей, которыми здесь широко пользуются для верховой езды) в город. Меня представили множеству собравшейся молодежи и учителям как почетного гостя с планеты Земля. Преподаватели усадили меня на почетное место за жервой (это что-то вроде стола), и прерванные экзамены продолжались. Ученики, взволнованные моим присутствием, сначала пугались и сильно конфузились, но я ободрял их ласковой улыбкой, подсказывал тому или другому нужное слово, так что первый лед был сломан. Чем дальше, тем ответы становились все лучше. Но вот перед экзаменационной комиссией встал молодой Андригон, весь покрытый здренгами (род устриц, применяющихся в качестве одежды), такими красивыми, каких я давно не видел, и начал отвечать на вопросы с несравненным красноречием и искусством. Я слушал его с удовольствием, убеждаясь, что уровень науки здесь вообще стоит высоко.

Потом экзаменатор спросил:

- Может ли кандидат доказать нам, почему жизнь на Земле невозможна?

Слегка поклонившись, юноша приступил к исчерпывающим, логично обоснованным доказательствам, в которых бесспорно установил, что большая часть Земли покрыта холодными, очень глубокими морями, температура которых близка к нулю вследствие множества плавающих там ледяных гор; что не только на полюсах, но и в окружающих областях царят страшные вечные морозы и по полугоду стоит беспросветная ночь; что, как хорошо видно в астрономические приборы, большие области даже в более теплых поясах покрываются замерзшим водяным паром, так называемым снегом, который толстым слоем одевает горы и долины; что крупный спутник Земли вызывает на ней волны приливов и отливов, оказывающие сильное эрозионное действие; что с помощью сильнейших телескопов можно увидеть, как обширные участки планеты нередко бывают затенены слоями облаков; что в атмосфере бушуют страшные циклоны, тайфуны и бури; что все это, вместе взятое, исключает возможность существования жизни в какой бы то ни было форме. А если бы, закончил звучным голосом юный Андригон, какие-нибудь существа и попытались высадиться на Земле, они неизбежно погибли бы, раздавленные огромным давлением атмосферы, достигающим на уровне моря одного килограмма на квадратный сантиметр, или семисот шестидесяти миллиметров ртутного столба.

Такое исчерпывающее объяснение было единогласно одобрено комиссией. Оцепенев от изумления, я долго сидел неподвижно, и только когда экзаменатор хотел перейти к следующему вопросу, я вскричал:

- Простите меня, достойные Андригоны, но… но я сам прибыл с Земли; разве вы не видите, что я жив, и не слышали, как я был вам представлен?

Воцарилось неловкое молчание. Профессора, глубоко задетые моим бестактным выступлением, еле сдерживались; молодежь, не умеющая скрывать своих чувств, смотрела на меня с явной неприязнью. Наконец экзаменатор холодно произнес:

- Прости, чужестранец, но не слишком ли многого ты требуешь от нашего гостеприимства? Разве тебе мало торжественной встречи и всех оказанных тебе знаков уважения? Разве ты не удовлетворен тем, что тебя допустили к высокой экзаменационной жертве? Или тебе всего этого мало? Или ты требуешь, чтобы мы ради тебя изменили школьные программы?

- Но… Земля действительно обитаема, - смущенно пробормотал я.

- Если бы это было так, - произнес экзаменатор, глядя на меня так, словно я был прозрачным, - то это было бы нарушением законов природы!

Увидев в этих словах оскорбление для моей родной планеты, я тотчас же вышел, ни с кем не прощаясь, сел на первого попавшегося пидлака, поехал в космопорт и, отряхнув от ног своих прах Андригоны, пустился на дальнейшие поиски ножика.

Так я опускался поочередно на пяти планетах группы Линденблада, на планетах Стереопропов и Мелациан, на семи великих небесных телах планетного семейства Кассиопеи, посетил Остерилию, Аверенцию, Мельтонию, Латерниду, все ветви огромной спиральной туманности в Андромеде, системы Плезиомаха, Гастрокланциуса, Эвтремы, Оменофора и Паральбиды; на следующий год я систематически обыскивал окрестности всех звезд Саппоны и Меленваги, а также планеты: Эритродонию, Арреноиду, Эодокию, Артенурию и Строглон со всеми его восьмьюдесятью лунами, нередко такими маленькими, что едва было где посадить ракету; на Малой Медведице я не мог высадиться, так как там происходил переучет; потом настал черед Цефеид и Арденид; и руки у меня опустились, когда я по ошибке снова высадился на Линденбладе. Однако я не сдался и, как подобает подлинному исследователю, кинулся дальше. Через три недели я заметил планету, во всех подробностях сходную с Сателлиной; сердце у меня забилось быстрее, когда я спускался к ней по спирали, но напрасно искал я на ней знакомый космодром. Я уже хотел снова повернуть в бесконечное пространство, когда увидел, что какое-то крохотное существо делает мне знаки спуститься. Выключив двигатели, я быстро спланировал и приземлился близ группы живописных скал, на которых красовалось большое здание из тесаного камня. Навстречу мне по лугу бежал высокий старик в белой рясе доминиканцев. Оказалось, что это отец Лацимон, руководитель всех миссий, действующих на звездных системах в радиусе шестидесяти световых лет. В этот район входит около пяти миллионов планет, из них два миллиона четыреста тысяч обитаемых. Узнав о причине, приведшей меня в эти края, отец Лацимон выразил сочувствие и вместе радость по поводу моего прибытия: по его словам, я был первым человеком, которого он видит за семь месяцев.

- Я так привык, - сказал он, - к повадкам Меодрацитов, населяющих эту планету, что часто ловлю себя на одном жесте: когда хочу получше прислушаться, то поднимаю руки, как они.

Уши у Меодрацитов находятся, как известно, под мышками.

Отец Лацимон оказался очень гостеприимным: я разделил с ним обед, приготовленный из местных продуктов (я давно уже не едал ничего вкуснее), а потом мы сидели на веранде миссионерского дома. Пригревало лиловое солнце, в кустах пели птеродактили, которыми кишит планета, и в предвечерней тишине седой доминиканский приор начал поверять мне свои огорчения и жаловаться на трудности миссионерской работы в этих областях. Например, Пятеричники, обитатели горячей Антилены, мерзнущие уже при шестистах градусах, даже слышать не хотят о рае, зато описания ада живо интересуют их, по причине упоминаемых там благоприятных условий (кипящая смола, пламя). Кроме того, неизвестно, кто из них может принимать духовный сан, так как у них различается пять полов; это нелегкая проблема для теологов.