Станислав Лем - Звездные дневники Ийона Тихого. Рассказы

Трудно описать, с каким энтузиазмом был встречен доблестный исследователь. Пойманный на клей картофель вместе с глобусом заперли в клетку и выставили для всеобщего обозрения. Охваченный бешенством и ужасом, картофель хлестал по воздуху ботвой, топал клубнями, но все это ему, конечно, не помогло.

Когда ученый совет на следующий день отправился к Тарантоге, дабы вручить ему почетный диплом и большую медаль за заслуги, профессора уже не было. Доведя дело до победного конца, он вылетел ночью в неизвестном направлении.

Причина столь внезапного отъезда известна мне хорошо. Тарантога спешил, ибо через девять дней должен был встретиться со мной на Церулее. Что до меня, то я в это же время мчался к условленной планете с другого конца Млечного Пути. Мы намеревались отправиться вместе на разведки еще не исследованной ветви Галактики, простирающейся за темной туманностью в Орионе. Мы с профессором еще не были знакомы лично; желая заслужить репутацию честного, пунктуального человека, я выжимал из мотора всю мощность, но - как бывает часто, когда мы особенно спешим, - со мною произошел совершенно непредвиденный случай. Какой-то маленький метеорит пробил у меня резервуар с горючим и застрял в выхлопной трубе двигателя, закупорив ее наглухо. Недолго думая, я надел скафандр, взял яркий фонарик, инструменты и вылез из кабины на кожух корпуса. Доставая метеорит клещами, я нечаянно выпустил из рук фонарик, который отлетел довольно далеко и начал двигаться в пространстве как самостоятельное тело. Я заделал дыру в резервуаре и вернулся в кабину. Гоняться за фонариком я не мог, так как потерял уже много горючего и едва добрался до ближайшей планеты, Прокитии.

Прокиты - существа разумные и очень похожие на нас; единственная незначительная разница состоит в том, что ноги у них есть только до колен, а ниже находятся колесики - не искусственные, а составляющие часть организма. Они двигаются на своих колесиках очень быстро и ловко, словно цирковые велосипедисты на одном колесе. Науки у них развиты, но особенно они любят астрономию; исследование звезд распространено так широко, что никто из прохожих, старых или молодых, не расстается с портативным телескопом. Часы здесь применяются исключительно солнечные, а публичное пользование механическими часами составляет тяжкую провинность против нравственности. У Прокитов есть немало и других культурных приспособлений. Помню, будучи там впервые, я участвовал в банкете в честь старого Маратилитеца, прославленного тамошнего астронома, и начал обсуждать с ним какой-то астрономический вопрос. Профессор возражал мне, тон дискуссии становился все более резким; старик метал в меня горящие взгляды и, казалось, каждую минуту готов был взорваться. Но вдруг он вскочил и быстро покинул зал. Через пять минут он вернулся и сел со мной рядом, кроткий, веселый, тихий, как дитя. Заинтересовавшись, я позже спросил, чем вызвана такая волшебная перемена в его настроении.

- Как, ты не знаешь? - ответил спрошенный мною Прокит. - Профессор побывал в бесильне.

- А что это такое?

- Название этого учреждения происходит от слова «беситься». Лицо, охваченное гневом или чувствующее злобу к кому-нибудь, входит в маленькую кабину, обитую пробковыми матами, и дает полную волю своим чувствам.

Когда я высадился на Прокитию в этот раз, то еще в полете увидел на улицах большие толпы; они размахивали фонариками и издавали радостные, возгласы. Оставив ракету под надзором механиков, я поспешил в город. Оказалось, что там празднуется открытие новой звезды, появившейся в небе прошлого ночью. Это заставило меня задуматься; а когда после сердечных приветствий Маратилитец пригласил меня к своему мощному телескопу, то, едва приложив глаз к окуляру, я понял, что мнимая звезда оказывается попросту моим фонариком, носящимся в пространстве. Вместо того чтобы объяснить это Прокитам, я решил - несколько легкомысленно - подшутить над их лучшим астрономом. Быстро подсчитав в уме, надолго ли еще хватит батареи фонарика, я громко заявил собравшимся, что новая звезда будет светиться белым светом еще шесть часов, потом пожелтеет, покраснеет и, наконец, совсем исчезнет. Предсказание это было встречено всеобщим недоверием, а Маратилитец со свойственной ему запальчивостью вскричал, что если это случится, то он готов съесть собственную бороду.

Звезда начала желтеть в предсказанный мною срок; и когда вечером я пришел в обсерваторию, то застал группу потрясенных ассистентов, которые сказали мне, что Маратилитец, глубоко уязвленный, заперся у себя в кабинете, дабы сдержать обещание. Обеспокоенный мыслью, не повредит ли это его здоровью, я пытался поговорить с ним через двери, но напрасно. Приложив ухо к замочной скважине, я услышал шорохи, подтверждавшие то, что сказали мне ассистенты. В сильнейшем замешательстве я написал письмо, в котором объяснял все случившееся, отдал его ассистентам с просьбой вручить профессору тотчас по моем отлете и, что было сил, кинулся на космодром. Я должен был сделать это, так как не был уверен, что профессору удастся побывать в бесильне до разговора со мной.

Я покинул Прокитию в первом часу ночи, и так поспешно, что совершенно забыл о горючем. Примерно в миллионе километров от планеты резервуары опустели, и я беспомощно болтался в космической пустоте, словно моряк, потерпевший крушение. Едва ли три дня отделяло меня от назначенного срока встречи с Тарантогой.

Церулея была прекрасно видна из окна, сверкая в каких-нибудь трехстах миллионов километров от меня, но я мог только смотреть на нее в бессильном отчаянии. Вот как иногда от незначительных причин родятся великие последствия!

Через некоторое время я увидел медленно увеличивающуюся планету; мой корабль, поддаваясь силе ее притяжения, мчался все быстрее и стал, наконец, падать как камень. Я решил примириться с неизбежным и сел к управлению. Планета была довольно маленькая, пустынная, но уютная; видны были оазисы с вулканическим отоплением и проточной водой. Вулканов было много, и они все время изрыгали огонь и клубы дыма. Маневрируя рулями, я мчался уже в атмосфере, стараясь во что бы то ни стало уменьшить скорость, но это только отдаляло минуту падения. И тут, пролетая над группой вулканов, я задумался на миг, озаренный новой мыслью, а затем, приняв отчаянное решение, направил нос корабля вниз и камнем упал прямо в зияющую подо мной пасть крупнейшего из вулканов. В последний момент, когда раскаленное жерло уже готово было поглотить меня, я ловким маневром повернул корабль носом кверху и в таком положении погрузился в клокочущую лаву.

Риск был огромный, но ничего другого мне не оставалось. Я рассчитывал на то, что, разбуженный сильным толчком от падения ракеты, вулкан ответит на него извержением; и я не ошибся. Раздался грохот, от которого стены затряслись, и вместе с многомильным столбом огня, лавы, пепла и дыма я вылетел в небо. Я маневрировал так, чтобы лечь прямо на курс к Церулее, что и удалось мне в совершенстве.