JK Светлая - Змееносец

Змееносец! Как много для нас в этом слове! Год жизни — не самый худший год!

Это наша вторая совместная работа. Джина считала, что что-то умеет. Светлая отмахивалась, что она ни разу не писатель. А оказалось, мы обе где-то посередине.

Итак, мы расскажем вам о королевстве Трезмон, о волшебном ожерелье Змеи, охранявшем род короля де Наве, о том, почему ни в одном учебнике нет ничего о стране меж тринадцати гор, и ни на одной карте вы не найдете ее столицы Фенеллы. Все, о чем вы узнаете, совершенно достоверно и проверено несколько раз — мы записывали со слов очевидцев и главных героев!

Сегодня мы отправляемся в путешествие во времени и пространстве. Мы — и вы. И надеемся, оно покажется вам увлекательным.

С любовью, JK et Светлая.

1159 год, День Змеиный

На шее воина изумрудным глазом блеснуло ожерелье, будто золотая змея, обвивающее шею. Вместо доспехов на нем была лишь кольчуга, и яркий алый плащ за его спиной трепал беспощадный ветер.

— Кто ты? — спросила девушка, глядевшая на него прямо и открыто, без тени страха или горя, посреди пылающей деревни. Пепел проносился меж ними, но они стояли, не в силах оторвать глаз друг от друга.

— Александр де Наве, король Трезмонский, — ответил воин. — А кто ты?

— Элен Форжерон, — вздернув подбородок, произнесла она.

— Ты поедешь со мной, Элен Форжерон? — спросил король так, словно все было уже решено между ними. Будто не пепел и гарь витали в воздухе, но любовь и вера. Он взялся за ожерелье. И едва слышно прошептал: — Venite mecum.

— Поеду, — звонко ответила она. Слишком звонко для этого мертвого места. И вложила свою руку в его. Отныне уже жена его. Отступница своего рода.

И глядя, как уходит она, Великий магистр Маглор Форжерон посылал ей проклятие. Ей и ему. Королю, уничтожившему его дом и его семью. И королеве — сестре своей, полюбившей врага в день, когда на их глазах были убиты братья и сестры.

1165 год, Фенелла

Великий магистр сжал в ладони ожерелье. Вот он… подарок Праматери. Охраняющий род де Наве в веках, дарующий ему силу побеждать. И силу жить. Как велик был соблазн уничтожить его… Но змея выпустит свой яд, и великое проклятие коснется уже самого Маглора Форжерона. Он внимательно рассматривал золотую головку змеи с изумрудным глазом. Все, что он мог — забрать его и спрятать. Там, где никто не найдет. Никогда не найдет. Но и это повлечет за собой неизбежный упадок рода де Наве. И их, Форжеронов, рода.

Маглор шел коридорами замка, зная, что чернее черноты и тише тишины. Он обратился тенью. Его не было. Взгляд упал на покои королевы. Он медленно вплыл в комнату. Она спала, прижимая руки к вздувшемуся животу. Возлюбленная сестра Элен… Маглор Форжерон проглотил ком, подступивший к горлу, и пошел дальше, к крошечной двери в самом конце огромных покоев, откуда доносился негромкий храп.

В комнате спала дородная женщина — видимо, из деревни, взятая в дом как кормилица для младенца, которому не суждено увидеть свет. Маглор Форжерон проследовал к колыбели, в которой спала крошечная новорожденная девочка. Он улыбнулся и взял ребенка из постели. Тот даже не проснулся. Надел ожерелье на шею малышки и усмехнулся.

— Пусть оно хранит тебя, — шепнул он, — habeatvobis.

Щелкнул пальцами. И не стало в комнате ни девочки, ни ожерелья.

1165 год. Аббатство Вайссенкройц.

Брат Ансельм, глядя на яркое солнце, зажмурился и потянулся. Утро было добрым, слава Господу, Создателю нашему. Впрочем, утро, начавшееся с кружки шабли, не может быть плохим, и Создатель тут ни при чем. Брат Ансельм воровато оглянулся — не услышал ли кто крамолы, мелькнувшей в его мыслях. И решил, что нынче пить не будет, а вместо того прочтет Pater noster сто раз. Дабы не забываться. Впрочем, пятидесяти будет довольно.

Да и то! Пятьдесят за неозвученные мысли? Брат Ансельм почесал затылок. Нет уж, хватит с него и трезвости!

Умывшись и одевшись, он подошел к окну. Самые рьяные братья уже возделывали виноградники. И откуда такое рвение? Неожиданно он услышал за спиной детский плач и обернулся. На его топчане сидел мальчонка лет трех в белой рубашечке. Не веря глазам своим, брат Ансельм приблизился и, как диковинное создание, стал рассматривать ребенка. «Поль Бабенберг» — было вышито на его рубашке.

— Deus misereatur!

С этого дня брат Ансельм бросил пить, став наивернейшим слугой Господа в своей обители.

Слепящее солнце разбрызгивалось множеством искр по неровной глади реки, бегущей вдоль пологих берегов. В настоящем мире не бывает такого яркого солнца и такого синего неба, и такой серебристой воды. В настоящем мире невозможно стоять среди пролесков и в то же время парить над долиной, покрытой яркой зеленью, какой также не бывает в настоящем мире.

На высоком камне среди травы и цветов сидел мальчик лет десяти. Он мечтательно глядел на реку, иногда бросал в нее маленькие камни. Они заставляли воду искриться еще сильнее, отчего мальчик жмурился и смеялся.

— Кто ты? — спросил Мишель, но не услышал своего голоса.

Мальчик его тоже не слышал. Мальчик его не видел. Он сидел один на берегу реки и был этим доволен.

— Ты его знаешь, — донеслось до Мишеля с ветром.

Этот голос он знал почти всю свою жизнь.

— Снова ты, — со вздохом сказал Мишель ветру, — и снова твои сказки… Откуда я могу его знать?

— Скоро поймешь, — теперь казалось, что собеседник смеется. Его всхлипы звучали, как звучит смех.

Мальчик у реки встал с камня и приблизился к воде. Наклонился, чтобы коснуться ее зеркально-ледяной глади, когда вздрогнул и обернулся назад. Вздрогнул и ветер.

— Смотри, — зашелестел он возле уха Мишеля. — Ты знаешь его, потому что я знаю ее.

Порыв подхватил травинку на берегу и понес ее к ногам женщины, показавшейся здесь. Потом стал поднимать ее выше, вдоль черного плаща незнакомки к алебастровой коже лица, ангельскую красоту которого пронзали черные, как обсидианы, глаза. И черные волосы мелкими прядями, похожими на крошечных змеек, казалось, шевелились не от ветра. На темном плаще такими же белыми, как лицо, казались ее ладони изумительной красоты — с тонкими пальцами и длинными острыми ногтями. Она скрестила их на груди, глядя на ребенка. И казалась торжественной, будто бы теперь принимает решение.

Ее губы приоткрылись, и она заговорила, но Мишель не слышал звука. Зато слышал ветер, что радостно зашептал:

— Она любит пролески так, как люблю их я. И она приходит лишь тогда, когда они зацветают.

— Что она говорит? — продолжал спрашивать Мишель. — Кто они? Ты всегда рассказываешь не о том, что я хочу знать.

— Увы, ты никогда не хочешь знать того, что тебе нужно. Но сейчас нужно смотреть.