Марамак Квотчер - Второй Беличий Песок [СИ]

— Гусака мне в свинарник! — цокнул Бронька, оглядывая местность с небольшой горки.

— Кому гусака? — спросил грызь из-за кустов, — У нас есть их!

— Йа образно, — уточнил Бро, — Всмысле, распилили тут жажу по нулевому сорту. Тут ведь раньше сплошное чернолесье было, а теперь есть куда хвостом мотнуть!

— Макузь цокал, оно так всегда, — пожал плечами Баклыш, — Если цокать о белках. Место которое в пух, оно и так в пух, а вот которое мимо, то эт-самое.

Над кронами деревьев, с шумом рассекая воздух крыльями, спланировал огромный жирный гусак.

А Речка с Кулифой, узрев что прошёл дождь и горох поливать не обязательно, взяли и пошли. Причём не просто пошли, а на ближайшие поля за опятами: когда проливались дожди, среди невысокой травы на взгорках появлялись россыпи мелких, но мясистых грибков, весьма уважаемых среди пушей в смысле корма. Сами грибы на это дело смотрели крайне философично — так что можно считать, что и вовсе не смотрели. Пройдя по всё тем же дорожкам посёлка, зажатым среди буйной зелени, грызунихи вышли к песчаному карьеру, где работали два грызя, а дальше раскинулосиха поле почти на килошаг. В начале лета оно просто насильно заставляло мотать ушами, потому как было расцвечено изумительным образом — жёлтыми, синими и фиолетовыми цветами, разными оттенками зелёного, а в иных местах жирно сидело фиолетовое — та самая травка, которой Ситрик красила пушнину.

Поле было далеко не пустое — на нём возились как пуши, так и прочие животные, как то козы, зайцы и дикие камышовые коты, мышковавшие возле прудика в низине. На дальнем краю поля шла свежая вырубка, и там произрастали кущи цок-чая, так что там тоже мелькали рыжие уши: грызи набивали листья в мешки, дабы было что испить. Несколько хвостов собирали всё те же опята, медленно баражируя по полю кругами и то и дело оседая надолго на одном месте. Также сделали и белки, найдя кружок грибов размахов в десять шагов, и уселись выщипывать продукт из травы.

Речушка — рыженькая, белобрюхая и с люто опушёнными кистями, сидела на коленях, обернувшись хвостищем, и послухивала на бабушку, потому как ей было интересно на неё послухивать. Кулифа улыбалась и поводила ушами — не менее пуховыми, чем у внучки, и поцокивала. Грызуниха пыталась угадать заранее, о чём хотела бы спросить молодая бельчона, и цокала сразу, чтобы не вынуждать её думать, как зацокнуть.

— Ну, в Щенкове, — расцокивалась она, — Там кло, кло. А бывает что и пык, и пыщ…

— Опушнеть! — удивлялась Речка.

— Серьёзно цокаю, — подтвердила Кулифа, — Вообще ничего такого, как ваш посёлок, только больше.

— Но там есть большая река!

— Да Речка, там есть большая река, — прокатилась по смеху белка, — Она действительно такая, что стоит услышать. Наверняка вы ещё выслушаете её, до Щенкова от силы пару дней дороги, если через пароход.

— А почему Жад-Лапа?

— Потому что она сильно разливается, и когда разливается, вода утаскивает всё, что может утащить, а утащить она может всё, кроме камней и деревьев. Поэтому и назвали — Жадная Лапа.

— Насколько в пууух… — восхищённо зажмурилась белочка, представляя Жадную Лапу.

— Сдесь в посёлке река тоже замечательная, — заверила Кулифа, — Хоть йа и слыхала мельком.

— Да, там раки водятся, и улитки! Пойдём потом, к ужину?

— Кло!

Они и пошли потом, и на речку, и в кучу других, не менее хрурных мест, каковых по посёлку и окрестностям имелось сколько угодно. Пока же лёгкий свежий ветерок перекатывался по полю, хотя казалось что он перекатывается и по смеху тоже, настолько в пух было движение воздуха. Ветер словно поглаживал грызей по пушным ушам, как лапа Мира, чем и вызывал довольное прицокивание. Ну и до кучи к этому — тот же самый ветер вращал крыльчатки мельниц, какие кое-где торчали из ковра кустов и деревьев. А над полем, расправив широкие крылья, бороздил воздух жирный гусак — возможно тот же самый, что пролетел над Бронькой и Баклышем.

С самого утра, неслушая на прохладу и влажность от прошедшего ночью дождя, Ситрик уже чуяла хвостом, что собирается жара — и как обычно, не ошиблась. Хорошо ещё поднялся ветер, но и при нём приходилосиха вываливать язык, настолько тёплым оказался воздух и так припекало солнце. Вылезши из сурковательного ящика, грызуниха хотела было метнуться на огород за овощем, но вспомнила про Макузя и дёрнула его за хвост.

— А? — отозвался тот.

— Ты просил тебя разбудить, — напомнила Ситрик, и таки метнулась за овощем.

Когда она принесла к норуплу репу и два огурца на салат, Макузь с невозмутимым видом уже нарезал овощ — хитрый грызь заныкал его с вечера. Оба прокатились по смеху, но потом прекратили, чтобы съесть еду… и снова начали. В оконные проёмы без стёкол отлично задувало свежаком, так что ни о какой пыли в жилище цоканья не шло — даже линялый пух в большом количестве и то выносило без следа. В кустах с квохтаньем возились сорные курицы, брыляя старыми листьями и веточками.

— А где наша белочь? — полюбопытствовал Макузь, — Ну, чисто из академического интереса?

— Почему из академического?

— Ну, потому что где белочь есть, там она и будет, — резонно цокнул грызь.

— Чисто из академического интереса, белочь пропалывает укроп и лук, — сообщила Ситрик, — Йа им цокнула, чтобы как совсем жарко будет, шли на ручей купаться, а то мимо пуха.

— Это думается они сразу, — кивнул Макузь, — А ты как с вознёй?

— Йа уже почти не с вознёй, а без возни. Сейчас как раз поеду доцокнусь окончательно, сдам паровик в гараж, и кло. А ты чего вскочил?

— Мне как раз в Избу, там собирались собраться несколько пушей для цоцо.

— Цоцо какого рода?

— Опять таки теоретического, — хмыкнул грызь, — Есть какие-то данные по поводу тара, хотели обцокать. Как обцокаем, доведу до твоих ушек.

— Это уж за тобой не заржавеет.

Пока пуши неспеша кормились, в топке паровичка уже трещали поленья, загодя брошенные туда — ну и подожжённые, потому как просто так поленья не трещат! — и как раз после испития чая котёл вскипел. Ситрик забралась на сиденье машиниста, Макузь на дрова, так и поехали, покатываясь по смеху, когда колесо попадало в очередной ухабчик.

— Погрызец аппарат!

— Погрызец аппарат, погрызец и нам!

С такими прицокиваниями Ситрик заехала кругом, чтобы не ломиться по лапоходным топинкам, и трицикл бодро прокатился по мостику через канал, ведущему в ворота Избы. Там грызуниха сразу завернула к гаражу, как она впрочем всегда и делала, и заглушила топку. Затем она пошла искать, кому бы сдать транспорт, а Макузь пошёл к 24-му помещению, где уславливались эт-самое.

Как оно постоянно и случалосиха, внутренний двор Избы был набит зеленью не хуже любого огорода, так что налопаться щавелем или сорвать пучок лука — только так, благо не убудет. На бережку центрального пруда плескалась белочь, овцы и две собаки типа прилапнённого волка, а в кустах было понятно что — там тоже слышалось поквохтывание. Пушей, которые бы активно трясли, было не слыхать — тут вообще не особо суетились, но уж к пику лета вообще наблюдалась самая спячка хвостов. На одном из наиболее высоких шестов, увешанном скворечниками по нулевому сорту, ярко выделялась трепещущая на ветру алая тряпочка; если бы Изба совсем закрылась, в пушнину, то тряпочки бы не было, так что она несла и чисто утилитарную функцию, помимо прокатов по смеху.