Марамак Квотчер - Второй Беличий Песок [СИ]

Макузь и Ситрик были рады в очередной раз шевельнуть хвостами на две пуши, так что дело пошло быстро; при помощи больших решёток в мелкую ячейку они выцеживали зелёную жижу и сливали в ведро, влезши в воду по колено. По краю канала в туннеле проходил уступ из кирпичей, так что по нему и следовало ходить лапами. Мимо то и дело проплывали утки с птенцами, а пуши везли на лодке кучу табуреток, дабы не таскать лапами, раз есть канал. Само собой, пуши не собирались немедленно переработать тину в пригодную бумагу — процесс довольно долгий, как ни выкручивай. Они собирались взять уже существующие запасы, а на их место сунуть то, что наберётся — так и выкручивались всегда.

Послухивая на грызуниху, у которой намок и обвис хвост, Макузь то и дело облизывался, и когда пуши сели перегусить, ласково прикусил её за ухо.

— Что? — хихикнула Ситрик, поджимая лапки.

— Да вот думаю, — прямо цокнул Макузь, — Потискать тебя сейчас, или до вечера оставить?

— Послушаем-послушаем, — мотнула ушами белка и брызнулась в грызя водой.

Всё-таки более головным вариантом всегда было оставить до вечера, потому как Изба не самое удобное место для тисканья пушной тушки: на единицу времени и площади тут появлялось самое большое количество пушей в окрестностях, а это мимо пуха, когда цоканье об эт-самом. Пока же грызи вывалили тину сохнуть на лотки на крыше хузяйственной пристройки, и пошли в саму пристройку мучить печатное оборудование; как уже было уцокнуто, в Избе имелась практически вся подсобка, которая затребована для функционирования, что было в пух.

Копировали довольно хитрым способом, посыпая лист химическим реагентом, накрывая другим листом и затем нагревая под горячим железным листом — именно под, а не над. То что находится над ним, греется восходящими потоками воздуха, а то что под — только прямыми лучами тепла, что и нужно: чернила нагреваются быстрее, чем чистая бумага, и нагретый порошок превращается в краску именно в нужном месте, создавая зеркальное отражение страницы, с которого потом можно печатать копии. Также знаменательное свойство порошка, получаемого довольно сложным способом из кучи компонентов, состояло в том, что после спекания он превращался почти в такую же краску, и скопированное можно было копировать ещё и ещё.

Ситрик и Макузь, само собой, делали всё вышецокнутое отнюдь не в сосредоточенном молчании, а катались по смехам, как горошины по миске — тем более что в мастерской стоял дым коромыслом из-за забитой трубы, заставляя то и дело чихать. Благо, как и в большинстве подобных мест — грызниц, как это называли — одной стены не имелосиха, и пространство проветривалось не намного хуже, чем открытое место. Вдобавок лезущие кусты и трава вызывали довольное поматывание ушных раковин, что тоже далеко не всуе.

— Отнюдь не! — подтвердила Ситрик, сорвав сочную земляничину с кустика.

— Ну вот, — цокнул Макузь, склеивая листы в книжку, — Теперь есть что прочитать о скважинах!

— Начнёшь прямо сейчас?

— Ммм… нет, — почесал подбородок грызь, — Не горит, отнюдь, так что пусть позреет. Пошли к белочи нашей, чтоли.

— УИ! — цявкнула Ситрик, вскакивая.

И оставив буквенные залежи другим грызям, они бок о бок пошли к дому ближе — а теперь норупло на собственном огороде они иначе и не воспринимали, как домъ. Жара сидела на зеленеющей земле, как курица на яйцах, а сверху опять пролетел гусак, потряхивая жировыми мешками на окороках.

— Послушайте-ка ушами, — цокнул Баклыш, проводив взглядом гусака, который всё летал и летал над посёлком, — Почему гусь это гусь, а…

— А другой гусь — это другой гусь? — звонко засмеялась Речка, — Потому что гусей больше, чем один.

— Чисто цокнуто, — катнулся по смеху тот, — Йа имел вслуху широко, почему гусиха несёт яйца, из которых появляются не курицы, не утки, и даже не бобры, а именно гусята! А?

Тут уже грызунята уставились ушами на Макузя и Ситрик, потому как все четверо пушей шли через поле к дальней делянке, потрясти хвостами и произвести кормовые операции. На небе, затянутом многослойной облачностью, было ясно написано «дождь», но это не только не подгрызало, но и радовало — как само по себе, так ещё сильнее после жары.

— Йа — в пуше не грызу, почему, — цокнул Макузь, — Это весьма сложный зацок.

Ситрик повела серо-фиолетовыми ушками и привспушилась.

— Но если подумать о песке, — подумала о песке Речка, — Представь себе, что из гусиных яиц вылупятся коровы!

— Косяк, — согласился Баклыш, представив и проржавшись, — Хотя вслуху того что мы не знаем причин наблюдаемого положения, нельзя цокать и о том, что не может быть другого положения. С одной стороны…

Ситрик и Макузь с плохо скрываемыми улыбками послухивали на своих грызунят, которые цокали, цявкали и пока ещё иногда сбивались на конкретное чириканье, как настоящая белочь. Конечно, с ходу решить вопрос о гусе было нельзя, но пуши собирались взяться за него и трепать, пока не будет готово. Уверенности в результатах прибавляло и знание того, что уже очень много всего оказалосиха готово.

По пришествии грызей на участочек на краю поля они немедленно схватились за лапные плуги, полоть картохлю и репу — ну всмысле, полоть грядки овощей от сорняков, а не полоть сами овощи! А то пуши часто катались со смеху, вспоминая, как неосторожно цокать «прополи редиску»:

— Эй грызо, будь бобр, прополи редиску.

— Кло!.. Кло, прополол!

— Тщательно?

— Более чем! Только один вопрос — а сорняки полоть?

Баклыш и Речка на такие вещи уже не покупались и знали, как растить картохлю и прививать плодовые ветки на деревья; инстинктивная тяга к производству корма была очень сильна у белочи, да собственно и потом не особо куда девалась, так что пуши получали тонны хрурности как от процесса, так и от результатов.

— Ну, вслуху того что спешить не будем, — зевнул во все резцы Макузь, — Надо бы испить чаю.

— Йа сейчас наберу дребузни! — цявкнул Баклыш.

— Йа с тобой! — подпрыгнула на пол-роста его сестра, мотнув пушным хвостом.

Грызунята с шуршанием скрылись в густых зарослях высоченной травы, подступавшей к самому огороду; собственно трава упиралась в полосу, засыпанную толстым слоем старого игольника, и тут же торчала изгородь из редких жердей, оплетённая хмелем. Поотдаль возле ручья вопил медведь — судя по всему не вслуху какого-то события, а чисто из любви к искусству. Медведей, как было цокнуто, никто не опасался, потому как его и слышно, и носом чуется за много шагов, и главное вообще это не тот зверь, который только и думает о крови. Крупные пуши продолжали неспеша культяпить почву.

— Йа диковато рада, — цокнула Ситрик.

— И к тому же оригинальна, — добавил Макузь, — Что именно ты имеешь вслуху?