Майк Гелприн - Богатыри не мы. Устареллы

Бесенок взглянул на портрет и забился в истерическом припадке.

– Не знаю! Не знаю! Отпустите!

– Врет, – утвердительно сообщил скрипач.

– Вру, – согласился внезапно притихший бес. – Но если скажу – не жить мне больше на этом свете.

– Таким, как ты, на том свете только и место, – сказал Сирко и приставил к голове беса дуло пистоля: – Го– вори!

– Если скажу, с собой возьмете? Под эгиду.

– Под что? – спросил Сирко.

– Мы возьмем, – сообщил Пшемек.

– Не понял, – удивленно приподнял ухо песиглавец. – А с каких это пор появилось «мы»?

– Так я с тобой пойду, – уверенно сказал Пшемек. – Песню сложу про твои подвиги. Храбрый герой в старинных доспехах сражается с нечистью – когда еще в жизни такой шанс представится? И кажется, что именно тебя я искал для того, чтобы исправить окружающую действительность.

– Чего? – переспросил Сирко.

В его голубых глазах виднелась такая бездонная пустота, что Пшемек только крякнул от досады.

– Хорошо, – наконец кивнул Сирко, задумчиво пожевав кончик оселедца. – Песни я люблю. Будешь петь по вечерам, тешить измученную душу. Ладно, бес, пойдешь с нами. Говори, что собирался!

– К Пас Юку идти надо, он скажет, как найти колдуна! Век мне в аду жариться вместо грешников, ежели вру!

– Может, спалим бесовскую хату? – предложил Пшемек.

Дождь уже прекратился, но небо всё еще было затянуто свинцовыми тучами.

– Дерево мокрое, легко не сгорит, – задумчиво сказал песиглавец. – Тут магия надобна. Благо, меня моя Василисушка кое-чему научила.

Он достал из сумки красное перо, подбросил в воздух и заговорил:

Захлопали крылья, и на соломенную крышу корчмы приземлился красный петух.

«Кукареку!» – закричал он и пробежался по крыше, размахивая крыльями, из-под которых вылетали искры. Солома занялась, и уже через минуту корчма полыхала горячим пламенем. Стало жарко.

– Отойдем? – предложил Пшемек. – Не устаю дивиться чудесам этого мира. Кто твоя Василисушка – великая чародейка?

– Жаба она, – сказал Сирко. – Вот.

Он запустил руку в сумку и бережно выудил оттуда большую зеленую жабу, называемую в простонародье «ропухой». Затем подбежал к ближайшему придорожному камню, перевернул и схватил не успевшего спрятаться в норке дождевого червя.

– Кушай, любимая!

Сирко сунул червя жабе. Пшемек решил пересмотреть свои планы путешествия вместе с песиглавцем.

– Ты сумасшедший, да?

– Нет, – сказал Сирко. – Василисушка – любовь моей жизни. Нас вместе чародей заколдовал. Он нам воду подсунул из лужи с заколдованного места. Я превратился в этого… Как ты назвал?

– Киноцефала.

– Неплохо звучит. Да, в кино… цефо… В песиглавца. А моя Василисушка – в жабу. Правда, красивая?

Сирко поднял жабу на раскрытых ладонях. Жаба посмотрела на Сирко томным взглядом и щелкнула языком пролетающую мимо муху.

– Я с ней в одну сумку не полезу, – сообщил бес.

– Прыгай ко мне в карман, – сказал Пшемек. – Ты это… – обратился он к Сирку. – Я думал, что ты с рождения такой.

Сирко поднял правое ухо.

– Не-а. Заколдованный я.

– Неужели шляхтич?!

– Казак я, – обиделся Сирко. – Это ты у нас лях. А я – казак! По доспехам не суди – я их с одного пана снял. Плохо обо мне отозвался.

Сирко продемонстрировал дырку от пули на панцире в районе сердца.

– А… Э… Думаешь, что, убив колдуна, ты разрушишь заклятье?

– Не знаю. Но, как говорил мой воевода Джуга, по прозвищу Дам-лычку, попытка – не пытка, в лоб не ударят.

В небо с ревом и оставляя в воздухе дымный след, взмыл красный уже слегка прожаренный петух, но тут же приземлился возле друзей. Запахло обедом. Остатки корчмы с шумом обвалились.

– Ты его изгонять не собираешься? – кивнул на петуха Пшемек, за что заработал от птицы обвиняющий взгляд.

– Кабы знать как, – вздохнул Сирко. – Я только первую часть заклинания помню. Да ладно, будет продуктовая заначка на черный день. А что ты говорил по поводу исправления действительности? – поинтересовался он, засовывая в рот кончик оселедца.

– Сядь, – сказал Пшемек, указывая на лежащее бревно. – Разговор будет не быстрый, а очень даже медленный и неторопливый.

Товарищи сели. Петух принялся разгребать невдалеке землю, разбрасывая угольки.

– На первом курсе академии, – начал рассказывать Пшемек, – пан Моисей Гриппиус поведал нам об интересной теории мироустройства, что всё, оказывается, существует только тогда, когда его кто-нибудь наблюдает.

Сирко вынул изо рта оселедец и задумчиво на него посмотрел.

– И значит, если на это всё никто не смотрит, то оно и существовать перестает, – продолжил Пшемек. – Следовательно, жизнь вокруг меня является реальностью, потому что я ее наблюдаю. Люди, звери, деревья, камни, лягушки – они все существуют, потому что здесь есть я. Ведь я себя чувствую, значит, я настоящий, а остальные мною выдуманы.

Правое ухо Сирка поднялось и вновь опустилось.

– Я жил и вертелся в собственном окружении, – рассказывал Пшемек, вспоминая Марию, которая больно охоча была на любовные забавы. – А потом заметил, что многое идет не так, как я хочу. То, что выгнали из академии, – черт с ним, я и сам этого желал, да и Мария уже порядком успела наскучить. Но то, что в мою жизнь начали вмешиваться неприятные мне личности в виде сборщика податей и мужа последней возлюбленной, сломавшего мне мизинец, это означало, что мою теорию надо откорректировать. Значит, вселенная вертится не только вокруг меня. Есть еще кто-то реальный, вносящий помехи в мое мироустройство. Эй, Сирко, проснись!

– Я не сплю, – встрепенулся Сирко, – просто глаза на минуту закрыл.

– Я о чем? – сказал Пшемек.

– О чем? – поинтересовался Сирко.

– О том, что кроме меня есть еще реалец, который пагубно влияет на мою вселенную, пытается ее разрушить и подчинить себе. Я ясно выражаюсь?

– Вполне, – сказал Сирко, снова закрывая глаза.

Ему представлялся вкусный обед из множества блюд, который он однажды вкушал на обеде у князя, куда его взял с собой воевода Дам-лычку. А князь в то время изволили отведать:

на первое – белужью уху,

на второе – красную икру с сельдереем и запеченными патиссонами,

на третье – раков, пойманных на возвышенностях после сезонного свиста, когда их панцирь тонок, а мясо становится нежным, как птичьи языки,

на четвертое – французское блюдо, которое воевода назвал не иначе, как «эта тварь еще дергается и пищит»,

на перекус – вишню «под шафе»,