Евгений Прошкин - Наши фиолетовые братья

— Это в каком же смысле — куснуть? Это мы его кусать должны!

— Да кое-кто уж пробовал, — посетовал Калашников.

— И что?.. Что?! Говори, мясо! — занервничал Страшный. — Говори сейчас же!

— Четверо. Отравились насмерть. Так, господин маршал, отравились, что им и капельницу воткнуть некуда. Фатак... то есть фата... то есть в фате, — быстро поправился майор, — в фате, значит, одна невеста была... И с нею еще три свидетеля. Все и отравились...

— Ничего не понимаю. У вас там свадьба, что ли?

— Невеста носила фамилию Дилон, — кротко пояснил абонент.

— Это девичья? — осведомился Страшный, но тут же догадался:

— А, Дилон? Он мертв? Тьфу, мертва... Ну-ка подробней!

— Подробней, господин маршал, совсем неказисто выйдет, — предупредил Калашников. — Но я попытаюсь... Пошла, значит, наша невеста прогуляться, — умиротворенно произнес он. — Прогуляться, значит, помидорчики пощупать, комариков заодно отогнать... У нас же тут комариков — тьма тьмущая, вы это знаете. Ну вот, значит, шла она себе шла... Между помидоров пролезть хотела, чтоб весь рой сразу и прищучить... И с нею три свидетеля, а как же! Идут, фату ей поддерживают. Ровненько так за ней идут, но чтобы только в форсажный след не угодить. Вы ведь знаете, какой у нашей невесты форсаж бывает. Если куда заторопится — сзади лучше не соваться, так тебя обдаст, что ты уже и не жених, и не невеста, а черт тебя разберет, кто ты... В лучшем случае, это если кепку на глаза надвинуть успеешь, — тогда, может, в мальчики-амуры еще сгодишься...

— Амуры?.. — переспросил Страшный.

— Ну да, маленькие такие, румяные и бестолковые... У них еще вместо...

— Не надо мне этих амуров, — прервал его маршал. — Ближе к теме!

— Да уж ближе некуда. Хотела невеста протиснуться между двумя помидорами... Там, где как раз третьего не хватало... Ну и... притронулась она к волшебному яблочку...

— Так оно уже и волшебное? — удивился Страшный.

— А то как же! Оно же невидимое. Потому в корзинке и скрывалось. Корзинка-то уж пять лет нам служит, и за все пять лет никто этого яблока не приметил. Оно, может быть, печеное или, например...

— Все, все, хватит! — Семен Гаврилович, замученный фруктовыми и овощными метафорами майора, уже потерял способность соображать. — Скажи мне по-простому, Калашников, что вы там обнаружили?

— По-простому нельзя, — ответил абонент, как показалось Страшному, с явным глумлением. — Яблочко, господин маршал... Размеры его пока неизвестны, но они сравнимы с размерами известных вам помидоров. Ну, может быть, на четверть или на треть поменьше. Масса... установить ее не удается, но она где-то того же порядка. Главное — увидеть это яблоко можно только через старые очки...

— Старые очки... — тупо повторил Семен Гаврилович. Кажется, майор предлагал новый ребус, еще краше прежнего.

— Да, старые. Ста-аренькие такие очочки, господин маршал. Их разве что наши бабушки носили, да и то в глубоком детстве... Сейчас-то уж ими не пользуется никто, а так, чтоб совсем без очков разглядеть — вы же знаете, какая в нашей корзинке темень. Лампочка у нас, конечно, большая, но яблоко она не освещает почему-то...

— Какая еще лампочка?! — простонал Страшный.

— Та, что днем горит, а ночью гаснет, — дал подсказку Калашников, впрочем, недостаточно определенную.

— Кто ж ее выключает? — озадачился командующий.

— А никто. Вернее, она вообще не выключается, но все помидоры устроены таким образом, что ночью они поворачиваются к ней хвостиками. А кроме того, у всех порядочных помидоров смещен угол наклона оси, и поэтому они то нагреваются, то остывают... — блеснул начальник ИО своими научными познаниями, правда, Страшный не понял, в какой именно области.

— Это, наверно, чтобы они дольше хранились... — пробормотал он, почесывая затылок. — Что же там у вас за лампочка?.. Вроде как «Висит груша, нельзя скушать»?

— Груша?.. — теперь пришлось озадачиться Калашникову. — Нет, господин маршал! Здесь скорее так: «Без окон, без дверей, полна горница людей»!

— Каких еще людей?! — взревел Страшный. — Ты меня убиваешь! Слышишь, ты?! Прекрати немедленно!

— Ну это же так просто! — устыдил его собеседник. — Наше неучтенное яблоко похоже на огурец. В котором полна... эта самая... людей. То есть он... то есть оно... оно как бы по своим характеристикам — вроде и помидорчик... но скорее — все-таки огурчик...

— А увидеть его можно только в старые очочки, — механически добавил Страшный.

— Правильно! — обрадовался майор.

— Пшшел вон... — процедил маршал, прерывая связь.

Он вдруг подумал, что мог бы сделать это и раньше, а еще мог бы за время разговора сорок четыре раза написать приказ о расстреле Калашникова и всех его чертовых невест вместе со свидетелями и нотариусом.

— Семен Гаврилович... — нерешительно молвил Даун и, не дождавшись реакции, слабо, как ребенок, тронул маршала за рукав. — Господин маршал...

— Вот, лейтенант! — хмыкнул тот. — «Господин маршал», и никаких там тебе «Гаврилычей»! Скажи спасибо, что не требую обращения по полной форме, с перечислением всех моих должностей и наград!

— Так ведь по уставу только звание полагается... — ответил новоиспеченный лейтенант еще менее решительно — в принципе уже и не ответил, а пропел на самой высокой ноте, нелепо переминаясь в луже растекшегося по полу самолюбия.

— Хм, только звание... Смирна! — не растерялся Страшный. — Ты, прапорщик, кого уставу учишь? Ты на очко, наверно, с зубной щеткой давно не падал?!

Гец Даун, наоборот, растерялся и, несмотря на команду «смирно», при которой, как он знал, не рекомендуется даже дышать, все же проблеял:

— Нет, Семен Гаврилович, не падал... Я вообще очки никогда не носил...

— Так это дело наживное, — с улыбкой отозвался маршал. — Ты сколько служишь, организм?

— Минут пять где-то... — прикинул Даун. — Шестая пошла.

— Э-эх! — Командующий не удержался от сочувственного хлопка по плечу. — Многое тебя ожидает, старший сержант, многое... Небо с овчинку, оно же в алмазах...

Даун встрепенулся, но понял, что алмазы предполагаются совсем не те.

— Мрачные будни, так сказать, — со вкусом продолжал маршал. — Тяготы и лишения! Трудности и невзгоды! Но ты не переживай, ефрейтор... да, кстати, зачем тебе эта позорная лычка? Просто рядовой — это как-то честнее. Это же звучит... как это звучит?.. — Он на мгновение озадачился. — А! Это звучит громко! Так ты, значит, не горюй, рядовой. Страдания закаляют характер, делают из юноши мужчину. Большие страдания делают большого мужчину. А если о-очень большие страдания...

— Да я уж сам как-то справился, — признался Даун. — И без страданий. Только это было так давно, что... простите, Семен Гаврилович...

Из-за малого опыта военной службы Гец Даун снова забылся и, напрочь игнорируя всякую субординацию, ответил на телефонный звонок. Динамик был вживлен в мочку уха, микрофон же скрывался между шелковых волокон рубашки в районе верхней пуговицы, поэтому со стороны могло показаться, что Даун беседует сам с собой.