Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — вице-принц

Погибли сильнейшие и самые здоровые, а слабые да больные остались дома. Что за поколения будут через сотни лет, если вот так продолжим взаимоистреблять в войнах и сражениях самых сильных, молодых и отважных?

Норберт, поглядывая на мое темное лицо, произнес осторожно:

— Ваше высочество?

Я вздохнул, сказал невесело:.

— Как политик, я уверен, что даже самая зверская драка приличней любой войны! Но как олицетворитель духа и понятий… тех, что разлиты в воздухе, я должен… ага, должен! Но тогда не понимаю, я веду за собой или меня ведут, как козу на базар?

Он буркнул:

— Все войны начинаются из-за избытка миролюбия.

— Иногда мне кажется, — сказал я, — что единственная война, которая вызвала понимание, Троянская. Там дрались из-за женщины, и мужчины знали, за что воюют.

Он возразил:

— На войне убивают по разному поводу, не только из-за женщин! Правда, всегда из самых лучших соображений. И чтоб всем было хорошо.

— Ну да, потом.

— Жизнь такая, — сказал он, — чтоб ее легче переносить, солдат надо учить, как обходиться без жизни.

Потом оба умолкли, тема нехорошая, Норберт не юный рыцарь, что с восторгом ищет упоение бою и смерти мрачной на краю, а относится к войнам с мрачным спокойствием, как к неизбежным неприятностям в жизни.

Не останавливаясь, мы продвигались в глубь Бриттии, а это значит — навстречу основной армии Мунтвига. Перебрались вплавь через две широкие и спокойные реки, не потеряв ни одного человека, я похвалил за тщательный отбор в такой отряд, дальше долго двигались по достаточно хорошо пробитой копытами и колесами дороге, уходящей на север почти по прямой и очень неохотно огибающей дремучие леса и глубокие озера.

Норберт сообщил, что здесь раньше вообще дорог не было и в помине, все пользовались реками, так меньше всего затрат на передвижение. Леса здесь дремучие и богаты всяким зверем, реки кишат рыбой, на озерах и болотах полно птицы, но земля слишком уж ровная, как столешница, мало укрытий вроде горных цепей, и потому здесь чаще всего прокатывались нашествия.

Эти земли, плодородные и с мягким климатом, уже века, если не тысячелетия, являлись исполинским полем битвы. Просторы, способные вместить не одно королевство, никому по сути не принадлежали, хотя соседние королевства, Ирам, Шумеш и даже Гиксия, порой рисуют на своих картах эти земли, как принадлежащие им, отхватывая от Бриттии солидные куски.

Норберт сообщил с иронией, что здесь быстро укореняются возникающие как из-под земли вольные шайки разбойников, что огораживают свой лагерь частоколом, строят башни и объявляют это место городом. И вскоре вот так все земли на сотни миль во все стороны покрываются этими городами-государствами, что со временем начинают даже вести друг с другом войны.

Я спросил в недоумении:

— А почему? На старом месте досаждают налогами?

— И это есть, — согласился он, — но главное, что на старом земля быстро истощается, а тут каждое зерно пшеницы с лесной орех, земляника с клубнику, а клубника с яблоко!.. Овцы и коровы дают двойной помет, а травы тут такие, как видите, хоть нашего брата Вангардия корми…

Хмурый и строгий Вангардий, что едет неподалеку, как наша совесть, что особенно должна присматривать за властными структурами, хмыкнул, но смолчал.

Норберт кивнул в его сторону.

— Видите? В свой адрес что угодно стерпит, а вот посмей при нем зацепить церковь, вселенскую справедливость…

Я сказал безнадежно:

— А есть она, справедливость, да еще вселенская?

Вангардий пришпорил коня, поравнявшись с нами, крикнул с укором:

— Ваше высочество! Всякий человек, превосходящий других по интеллекту и нравственным качествам, помимо своей воли или желания отвечает за других. Если для вас это новость…

— Нет, — отрезал я, — но могли бы сказать хотя бы на пару лет раньше.

— Мы, — напомнил он ясно и строго, — тогда были еще незнакомы.

— Ну вот, — сказал я обвиняюще, — а еще говорите, что церковь всесильна и все зрит!

— У церкви несколько иные задачи, — заметил он суховато.

— Ну да, — согласился я, — создаем воображаемый мир, который приносит вполне реальные выгоды, если заставить жить в нем других, искренне верующих!

Норберт хмыкнул, понял, что мне совсем не хочется говорить о серьезном.

— Этим краем, — сказал он, — правит закон сильного. За частоколы выходят только пастухи с многочисленным скотом и охраной, да еще охотники за добычей, обычно выслеживающие себе подобных.

— Что за жизнь? — спросил я.

Вангардий тоже сказал строго:

— Что за жизнь, если живут без Господа?

— А если живут с ним? — возразил я.

Он покачал головой.

— Я не увидел ни одной церкви за всю дорогу!

— Не уверен, — пробормотал я, — что они так уж нужны. Во всяком случае в начальном периоде.

Я видел, как в ужасе расширились его глаза, на всякий случай прикусил язык, он хоть и послушник, но готовится стать не то монахом, не то священником, а я тут несу такую крамолу…

Усталые кони то и дело переходят на шаг, Норберт вскинул руку, призывая к вниманию.

— Небольшой привал!.. — прокричал он громко. — Отдых на пару часов. У ближайшего ручья.

Кони то ли все поняли, то ли зачуяли впереди воду, но сами ускорили бег, впереди показалась небольшая группа раскидистых деревьев, даже я знаю по опыту, что своими роскошными ветвями и зеленью обязаны близкой воде.

Ручеек довольно шустрый, хоть и выбивается прямо из-под корней, но бежит с таким азартом, словно чувствует в себе мощь будущей реки.

Всадники торопливо соскакивали на землю, снимали седла, кто-то сперва ополоснулся сам, потом дал напиться коню, что как-то не по-мужски, другие собирали ветви для костра и вытаскивали свертки с едой.

Бобик, натаскав дичи, среди которой три диких козы, четыре кабана и уйма гусей, которых он просто обожает ловить, лег у костра и с удовольствием смотрел, как свежуют мясо и потрошат птиц.

Норберт прикрикнул на одного:

— Сигунд!.. Ты чего лег? Безделье — не отдых!

Алан протянул мне бурдюк с вином и сказал доброжелательно:

— Ваше высочество, устали? У вас вид какой-то потрепанный. Словно у бабочки, что побывала в руке ребенка. Ничего, из всех лекарств лучшие — отдых, вино и вот этот жареный гусь.

— И женщины, — добавил кто-то. — Можно не жареные.

Я ответил с тяжким вздохом:

— Что-то мне кажется, Господь создал нас не для отдыха.

— Отдых, — проговорил Норберт степенно, — лучшая, хоть и редкая возможность подумать о делах.

Возле нас опустился на траву брат Вангардий, лицо строгое, даже суровое, сказал наставительно:

— Отдых — это возможность подумать о Боге!.. Ваша светлость, мне кажется, вы о нем думаете либо мало, либо совсем не думаете.