Олег Готко - Земляки по разуму

— А на яму желудка?

Семен некоторое время непонимающе моргал, а затем обиженно хныкнул:

— Как ты можешь так шутить? Ты же знаешь, что меня, в отличие от тебя, волнует мое здоровье…

— А меня, в отличие от тебя, — передразнил приятель, — волнуют дела фирмы и должен тебе сказать, что, к сожалению, твой обед сегодня отменяется.

— Куда же мы едем?

— К Длинному…

— Чебуреки, которые готовит его мать, мне тоже нравятся, — не преминул вставить Саньковский и облизнулся. В животе ностальгически заурчало и захотелось облизать пальчики.

— …чтобы узнать, не присылали ли чего и ему, — закончил Самохин, сворачивая к дому, где жил соучредитель-акселерат.

Очнувшись, Саньковская, даже не открывая глаз, ощутила в квартире постороннее присутствие. Помогла ли ей в этом ущемленная чужаком аура или бормочущий голос было непонятно.

— …понимаешь, Васьки дома не оказалось, а развлекаться с его рыбками и чирикать с попугаем, возомнившим себя Ричи Блэкмором, занятие для глупых осьминогов с неразвитым мужским началом. Тут вижу — шатается по квартире одинокая роскошная женщина и горько плачет, как будто уронила в речку мячик…

Ощущая себя мошкой, раздавленной на пороге следующей инкарнации, Мария лежала и слушала голос, звучащий в голове. Ее закрытые глаза не обманули «японское привидение», но не по себе было не от этого, а потому, что бесовское отродье почти слово в слово описывало ее ощущения. Покинутость, заброшенность, уволенность…

Безотчетный ужас, словно муза Стивена Кинга, сжал отмороженными пальцами внутренности Саньковской. Ей на мгновение будто даже вспомнилось, как она вынимает их, припасенных на холодец, из морозилки, обстригает траурную каемку ногтей, — этого никогда не мог сделать вовремя муж, — и жует словно крабовые палочки, запивая томатным соком…

От таких видений непьющим известно только одно средство — широко открыть глаза и помотать головой. Желательно, в разные стороны.

— Не смотри ты на меня так, — грустно попросило кимоно и шмыгнуло подолом, задрав его туда, где полагается быть носу, совсем по-детски, если, естественно, японские дети теряют носовые платки. В понимании Марии терять им было нечего и цветочки Восходящего Солнца сморкаются исключительно в электронные записные книжки-салфетки «Casio», которые тут же придают соплям аромат и вкус земляники, например.

— Э-э…

— У тебя превратное понятие о японских детях и Стране Восходящего Солнца вообще. Запомни на будущее, что сморкаются они двумя пальцами и строение ноздрей никак не связано с разрезом глаз, поняла?

— Ага. Так ты в самом деле японский бог? — Мария даже не поморщилась, выговаривая это словосочетание.

— А ты дура, — тоскливо вздохнуло кимоно. — Хотя, я тоже частенько путал богов с простыми смертными городовыми…

Это можно было, конечно, расценить и как согласие, но вместо этого Саньковская родила афоризм для пассивных феминисток:

— Беспомощная женщина — всегда дура.

— Это ты-то беспомощная?! — возмутился не то японский бог, не то городовой той же масти.

Мария вздрогнула, когда ей показалось, что в его голосе прозвучали смутно знакомые интонации. На секунду даже возродилась надежда, что перед ней сидит муж, но она тут же была растоптана конкретным и привычным еще со старых времен вопросом: «Что такое он мог выпить, чтобы довести себя до такого состояния? До полной прозрачности?!» С другой стороны, интонации были знакомые да и сам тон вопроса подразумевал, что они встречались. Встречались, встречались… еще в те времена, когда она с уверенностью смотрела в будущее.

— Хватит кимоно вилять! Признавайся, кто ты есть! — встав на четвереньки, Саньковская полезла на рожон.

— Ах, какая женщина! — кимоно взмыло вверх и вылепилось в форме напряженного фаллоса.

Мария тоже остолбенела, вспомнив, что она не только беспомощная, но и голая дура. Через секунду из-под одеяла торчала только ее голова.

— Ого, выходит, я еще не забыл, как он выглядит, — с откровенным удовлетворением донеслось сверху.

Саньковская зажмурилась так, словно от этого зависела жизнь. Такого она не видела даже в крутой японской порнографии.

— М-да, если с тобой и наблюдаются кое-какие изменения, то Семен так и остался идиотом, — хмыкнул член, снова возвращаясь к нормальным очертаниям японской национальной одежды, и пояснил мысль. — Тебе рожать надо, а он ходит черт знает где! Так недолго и до греха!

— С тобой грешить, что ли? — не удержалась хозяйка и приоткрыла один глаз.

— Со мной это, — тут кимоно приобрело наглядную форму живота беременной женщины, — будет весьма и весьма проблематично…

«Хоть с этим повезло!» — мысленно перевела дыхание Мария, но оплодотворить мысль словами не успела, потому что призрачный собеседник достал с книжной полки Библию и вздохнул:

— Я в том смысле, что после этого у твоей тезки начались проблемы с ребенком. Впрочем, здесь все написано…

Пропустив довольно прозрачный намек мимо ушей, заслышавших скрежет ключа в замочной скважине, Мария победно, с гордостью за мужа взглянула на дернувшееся кимоно, давая ему понять, что её Семен и не такое видел.

Для человека, которого иногда даже родители называли Длинным, сегодняшний день мало отличался от предыдущих и все шло к тому, что и запомнится он только этим.

Когда в дверь позвонили, Длинный вздрогнул и остатки мясного фарша, который скармливал пираньям, разом упали в аквариум. Вода забурлила и он укоризненно покачал головой, пробормотал что-то о культуре приема пищи и пошел открывать.

— Привет! Что делаешь? — с порога поинтересовался Димка.

— Рыбок кормлю, — совершенно искренне не давая понять, что рад приходу приятелей, мрачно проинформировал их Длинный.

— Чем? — вместо приветствия спросил Семен.

— Фаршем.

— Сырым?

— Угу.

— А жарить его, случайно, не собираешься?

— Что тебе еще рассказать? — подозрительно прищурился Длинный, не скрывая, что допрос на кулинарные темы ему осточертел, а раскрывать секреты диеты своих рыб не собирается.

— Ну, если ты не хочешь ничего нам рассказывать, тогда расскажем тебе мы, — сказал Димка. — Только ты сначала подвинься и дай пройти.

— Приятно иметь дело с вампирами…

— Ты это к чему? — округлил глаза Саньковский. — Рыбки такие, да?

— Нет, просто они тоже без приглашения через порог не переступают.

— Перестань! Наш разговор не для посторонних ушей.

Длинный посторонился, но менее подозрительным не стал, о чем свидетельствовала следующая реплика:

— У рыб тоже есть уши.

— Слышишь, ихтиолог-самоучка, — фыркнул Самохин, ставя на стол коробку с дохлой рыбой, — пусть у них будет даже шестое чувство — разговорчивее они от этого не станут!