Джеймс Блэйлок - Машина лорда Келвина

Задержав дыхание, я не сводил с Уилла глаз. Бог с ней, с искалеченной игрушкой! В конце концов, я своими руками создал ее, а творцам, как известно, не свойственно сожалеть о потере готовых произведений. Их куда сильнее беспокоят недоработки и изъяны, — скажем, сейчас я больше переживал, что так и не смастерил слону шляпу, а теперь уж было поздно. Скорее, меня поразило то изуверское хладнокровие, с которым Пьюл уничтожал игрушку, не переставая на меня коситься; он кивал в такт своей чудовищной работе и однажды повернулся, чтобы подмигнуть. Кажется, кромсать что-нибудь, вроде этого слона — вполне обыденное, привычное для него занятие. И при этом, о ужас, Уиллис был наряжен в костюмчик, скроенный из того же материала, что платье его матери, — из такого же ситца в цветочек.

А мамаша ходила по комнате, не обращая на сына никакого внимания. Я надеялся, что она отберет у него бритву — опасный инструмент в руках человека, совершенно невменяемого… Но миссис Пьюл вовсе не выглядела встревоженной. Пожалуй, наоборот: бритва в руках сына ее умиляла.

— Уиллису нравится производить операции над разными зверушками, — будничным тоном пояснила она, и слово «операции» неприятно резануло мой слух. Кивнув, я постарался выдавить ответную улыбку, будто мне было приятно слушать похвалы матери в адрес сына, которым та явно гордилась. — Однажды он разрезал на куски птичку и пришил ее голову к тельцу мыши.

— Вот как? — учтиво переспросил я.

Женщина окинула меня косым взглядом, исполненным ностальгической грусти. По моей спине поползли мурашки.

— Зверек прожил еще целую неделю. Уиллис кормил бедняжку из крошечной бутылочки. Чтобы поддерживать жизнь в маленьком уродце, требовалось круглосуточное бдение. Круглосуточное. Он устал до полусмерти. А когда зверек наконец умер, я думала, что сердечко Уиллиса расколется, как яйцо. Он схоронил своего питомца под половицами, вместе со всеми другими. И даже молитву прочел.

Я покачал головой, поражаясь такому странному уподоблению: «сердце расколется, как яйцо». Они оба помешаны, в этом нет ни малейших сомнений. И, принимая во внимание годы, проведенные Уиллом у Нарбондо, вполне может статься, что все эти упражнения юного вивисектора имеют определенный смысл. Я повернулся к столу: Пьюл не терял времени и, просунув огарок свечи в отверстия на месте ушей слона, спичкой поджег фитиль с обоих концов. По бокам слоновьей головы вспыхнули два одинаковых язычка пламени, на крышку стола закапал растопленный воск, а комнату наполнил резкий запах паленого каучука.

— Уиллис! — взвизгнула миссис Пьюл, морща нос от нестерпимой вони. Она подскочила пружиной, метнулась в спальню и тут же вылетела оттуда, истерично размахивая деревянным вальком, а ее сын, внезапно охваченный раскаянием, принялся громко выть, хныкать и стенать на все лады. Затем он сменил тактику и, завопив: «Пожар! Горим!», бодро запрыгал вокруг стола и кресла, колотя по слону кепкой и не забывая при этом сопеть и хихикать. Женщина, едва не падая, гонялась за Уиллом, норовя треснуть его вальком, но тот вновь и вновь ускользал от ударов.

Отталкивающая картина! Надеюсь, что, пока живу, никогда больше не увижу подобного. Вскочив, я бросился к выходу, рассчитывая улизнуть под шумок, да не тут-то было: дверь оказалась заперта, а мать с сыном дружно ринулись за мной, причем один рассекал воздух лезвием бритвы, а другая крутила над головой своею деревяшкой.

Не в силах придумать ничего другого, я рассыпался в извинениях:

— Прошу меня простить, мне так жаль, так жаль…

И при этом быстро шарил глазами по комнате, пытаясь найти хоть какое-то орудие самозащиты, но не встречая поблизости ничего более подходящего, чем подушечка на кресле. Полагаю, если бы мне удалось добыть что-либо увесистое, я расколошматил бы обоих в лепешку, а затем со спокойной совестью держал бы ответ за свое преступление. Во всей Англии не нашлось бы суда, который не оправдал бы меня при взгляде на эту пару безумцев и уж тем более — после вскрытия половиц в их лондонском доме.

Они придвинулись на шаг.

— Я знаю правду! — завопил я и бочком отступил, прижимаясь к дальней стене. Вопль не имел особого смысла, поскольку правды в моей голове было не более, чем имен вымышленных мною родственников, — и однако же этот крик отчаяния их остановил. По крайней мере, миссис Пьюл замерла без движения. Сын же полностью вошел в роль неисправимого ребенка и теперь расхаживал взад-вперед, косясь на меня одним глазом, как пират. Мать внимательно следила за ним и, улучив момент, шарахнула Уилла по заду вальком, одним быстрым ударом едва не отправив сына кубарем, вместе с бритвой и всем прочим, в только что оставленное мною кресло.

Не сдерживая слез, потерпевший поражение Уиллис отступил к столу, бормоча бессвязные извинения. Он склонился над истерзанным слоном, точными взмахами бритвы отсек ему все четыре ноги и изрезал их в клочья. Уголки его рта при этом были низко опущены — маска трагедии, с ее смешением скорби и ярости, да и только — а вернее, пародия на нее.

— И где они? — спросила миссис Пьюл.

Интересно, что она подразумевала под этим словом? Я и рад был бы ответить, да не знал как. Может, она имела в виду Сент-Ива и Хасбро? Решила, что они бродят где-то поблизости, дожидаясь моего возвращения? Хотя, судя по тону и выражению лица, речь вовсе не о людях… Я лихорадочно напрягал память, стараясь припомнить рассказ, услышанный мною в табачной лавке мистера Годелла.

— Я могу привести вас к ним, — заявил я, надеясь, что мое отчаяние не слишком очевидно.

Миссис Пьюл кивнула. Сын разглядывал меня с лукавыми искрами в глазах.

— Однако мне нужны гарантии, — с достоинством добавил я.

— Письменные и под присягой? — переспросила она, заходясь смехом. — Гарантии я обеспечу, мистер Выскочка.

— А я обеспечу вот это! — выпалил сын, взвиваясь в воздух и размахивая перед собою опасной бритвой, будто афганский головорез. Во внезапном порыве Уиллис бросился к останкам слона и нашинковал их, как луковицу, оставив на поверхности стола глубокие следы и сокрушив лезвием маленький механизм внутри сломанной игрушки: несколько шестеренок выскочили и, прокатившись по столу, упали на пол. Затем он отбросил бритву, слюняво рыча, подхватил слоновьи штаны и, разодрав их пополам, швырнул на ковер и принялся топтать в судорожном танце, как бы намереваясь со всею очевидностью продемонстрировать, во что превратится моя собственная голова, если я не поостерегусь.

Миссис Пьюл развернулась и снова врезала ему вальком, с такой натугой крича: «Веди себя прилично!», что ее лицо побагровело, оттенком уподобляясь цветам циннии. Скуля от боли, Уилл пробежал по комнате и опустился в кресло, подложив под себя руки и бросая на меня взгляды исподлобья.