Стенли Вейнбаум - Под знаком «Если» [litres с оптимизированной обложкой]

Он набросился на несчастного техника. Я откинулся на спинку стула и стал рассматривать стены малой лаборатории, которые видели так много чудес. Последнее из них, эттитьюдинизатор, небрежно валялся на столе, брошенный туда профессором после его анализа массовой точки зрения пешеходов на улице.

Я взял прибор и стал изучать его устройство. Конечно, не мне, рядовому инженеру, было надеяться разобраться во всех тонкостях конструкции Мандерпутца. Так что после осмотра бесконечного количества тончайших проводов, сеток и линз, осмотра, который вызвал одновременно и замешательство, и восхищение, я сделал очевидный шаг. Я надел прибор.

Сначала я стал смотреть на улицу, но, поскольку вечер был поздний, гуляющих под окном не наблюдалось. Откинувшись снова на спинку стула, я сидел, лениво размышляя о чем-то, как вдруг мое внимание привлек звук, отличный от рокота профессорского голоса. Вскоре я понял, что это было жужжание большой мухи, которая билась о стекло, разделявшее малую и большую лаборатории. Я мельком подумал, какой точки зрения, интересно, придерживается муха, и направил свет на это существо.

Некоторое время я не видел ничего такого, что бы отличалось от моего видения мира. Как позднее объяснил Мандерпутц, психонов, порождаемых столь ничтожным мозгом, каков мозг мухи, было недостаточно, чтобы произвести сколько-нибудь четкое воздействие. Но постепенно картина стала проясняться, и мне предстало неописуемо странное зрелище.

Мухи не различают цветов. Поэтому поначалу мир предстал передо мной скучной панорамой серого, белого и черного. Мухи крайне близоруки, и, когда я наконец обнаружил в увиденном интерьер знакомой комнаты, выяснилось, что он кажется огромным насекомому, поле зрения которого не превышало шести футов. Но, поскольку само зрение являлось объемным, существо могло смотреть практически сразу во всех направлениях. Пожалуй, самая удивительная вещь, хотя она пришла мне в голову позже, заключалось в том, что глаз насекомого, будучи составным, не передавал последовательность отдельных картинок, подобно тому, как мы просматриваем микропленку. Муха, так же как и мы, видит целостную картину, перевернутое изображение поступает на сетчатку, и мозг мухи восстанавливает единую картину из составных образов. А поверх этих образов витала невообразимая смесь запахов, и возникало странное желание прорваться через невидимый стеклянный барьер навстречу яркому свету. Но у меня не было времени, чтобы проанализировать эти ощущения, так как неожиданно я увидел вспышку чего-то бесконечно более четкого, чем тусклые видения мухи.

С полминуты я не мог догадаться, чем была эта мгновенная вспышка. Я знал, что увидел что-то невероятно прекрасное, уловил чье-то отношение к чему-то, что вызывало экстаз, но чья эта была точка зрения, чем было это мерцание красоты, на эти вопросы я не мог дать ответ.

Я стащил эттитьюдинизатор и сидел, недоуменно глядя на жужжащую за стеклом муху. В другой комнате Ван Мандерпутц продолжал распекать кающегося Картера, а в углу, которого было не видно с моего места, я слышал шорох бумаги, на которую мисс Фиц переписывала бесконечные лекции. Я озадаченно размышлял над тем, что произошло, и вдруг меня осенило.

Муха, должно быть, жужжала между мной и одним из находившихся во внешней лаборатории. Я следил за ее полетом с помощью едва видимого луча эттитьюдинизатора, и этот луч, должно быть, на мгновение высветил голову одного из трех человек за стеклом. Но чью? Самого Ван Мандерпутца? Очевидно, что это была голова либо профессора, либо Картера, поскольку секретарша находилась вне пределов досягаемости луча.

Казалось невероятным, что холодный и блестящий ум Ван Мандерпутца может быть источником того эмоционального экстаза, который я почувствовал. Следовательно, луч высветил голову мягкого и безобидного маленького Картера. Охваченный любопытством, я натянул прибор на голову и стал сканировать лучом большую комнату.

Мне не приходило в голову, что такого рода процедура являлась столь же предосудительной, как и подслушивание. Если уж говорить прямо, она была даже более предосудительной, поскольку подразумевала кражу гораздо более личной информации, чем та, которую человек мог передать словами. Но тогда мне хотелось прежде всего удовлетворить собственное любопытство, я хотел узнать, что за точка зрения скрывалась за этой странной мгновенной вспышкой красоты. А если я это делал недостаточно этично, то Бог меня накажет.

Итак, я направил эттитьюдинизатор на Картера. В этот момент он почтительно слушал Ван Мандерпутца, и я ясно почувствовал то уважение, которое он испытывает к великому человеку, уважение с отчетливым элементом страха. Я ощутил впечатление, которое производил на Картера громкий голос профессора, звучащий подобно грому Божьему, да и сам профессор был почти богом для этого маленького человека. Я понял, что думает Картер о себе самом, и его автопортрет проявил его мышиную сущность даже сильнее, чем тот образ, который рисовало мое сознание. Когда на мгновение он взглянул в мою сторону, я понял, что он думает обо мне и, хотя я уверен, что Диксон Уэллс не был тем имбецилом, каким представлялся Ван Мандерпутцу, но я также уверен, что он и не являлся самым жизнерадостным человеком в мире, каким казался Картеру. В общем, точка зрения Картера была точкой зрения робкого, безобидного, застенчивого, услужливого человека, и я все больше недоумевал, что могло вызвать эту исчезнувшую вспышку красоты в подобной голове.

В следующий миг от нее не осталось и следа. Его вниманием полностью завладел голос Мандерпутца, который перешел от личной оценки глупости Картера к общей лекции об ошибках, сделанных его соперниками Корвейли и Шримски при изложении общей теории поля. Картер слушал почти с благоговением, и я чувствовал всплески его негодования, направленного против злодеев, которые посмели не согласиться с авторитетом Ван Мандерпутца.

Я сидел, занятый размышлениями о двойном видении эттитьюдинизатора, который в некоторых отношениях был подобен психомату Хорстена, то есть с его помощью человек был способен видеть одновременно и собственным глазами, и глазами предмета наблюдений. Таким образом, я отчетливо видел и Мандерпутца, и Картера, но в то же время мог видеть и чувствовать то, что видит и чувствует Картер. Вдруг я ощутил, что профессор прекратил говорить с Картером, и повернулся к подошедшему человеку, которого я сам не мог видеть, но в то же время через глаза Картера я ощутил экстаз, который на мгновение вспыхнул в его голове. Я увидел – описать это невозможно – я увидел женщину, которая, кроме, возможно, женщины на экране идеализатора, была самым красивым существом, которое я когда-либо встречал.