Екатерина Лесина - Понаехали!

И не поддасться.

Его заперли. Должны были запереть. И… что тогда?

- Оглядеться. Я должен оглядеться, - Никита сел, опираясь на дверь спиной. И огляделся. Лаборатория. С виду обыкновенная, хотя и не та, которую доверили заботам Никиты. Нет, эта… побольше.

Просторней.

Вот только окна задернуты плотной тканью, зато огненные камни горят ярко. Даже слишком ярко. Свет их режет глаза. Или… болят сами по себе? Дурбин смахнул слезы.

Столы.

Оборудование.

Перегонный куб. Реторты. Колбы. Паутина стеклянных трубок. Неопределимая конструкция из проволоки и золотых шаров, в ней запутавшихся. От каждого шара выходит своя трубка, которая расширяется, чтобы пиявкой присосаться к стеклянному кругляшу на ножке. Там, внутри, медленно булькает, шевелится темная масса.

…паутина.

В углах паутина. И на той, золотой, тоже. И шар паутиной оплетен, будто ею укутан заботливо.

Что-то…

Никита закрыл глаза, пытаясь справиться с дурнотой, но его все-таки вывернуло. Хорош целитель… и зачем он здесь? Наверное, он все-таки отключился, если очнулся от того, что в нос тыкалось что-то холодное и мокрое.

- Мря, - раздалось требовательное и острые зубы вцепились в ухо.

Никита вздрогнул и…

- Откуда ты взялся? – спросил он, успев подхватить ребристое тельце котенка, который растянулся на ладони. – Не важно. Спасибо. Но… не уверен, что выберусь отсюда. Надо… вставать.

Сказал и поднялся.

Слабость не то, чтобы вовсе исчезла, скорее отступила, позволяя Никите двигаться. Дверь… дверь все также заперта.

- Выход должен быть другой, - сказал Дурбин Чернышу.

- Мру, - согласился тот, выворачиваясь. И стоило поставить его на пол, как кот поспешил к столам.

За столы.

Варево кипело.

Булькало.

И в нем будто проступали очертания чего-то, чего Никите не хотелось бы видеть, ибо даже тень этого предмета вызвала тошноту.

- Умр, - кот выгнул спину, вздыбил шерсть и… пошел дальше.

Дверь.

Она была.

За лавкой, где лежал Никита. При этом только сейчас он заметил широкие кожаные ремни, что от этой лавки спускались. Вряд ли затем, чтобы лежать удобней было.

- Вот ведь… с-сволочи, - Никита остановился отдышаться.

- Мру, - Черныш глядел на него и, показалось, что в круглых желтых глазах тревога.

- Я… сейчас. Идем. Выбираться… и сказать… кому-то надо. Кому? Надо… Аглая здесь. Найти… сможешь? Предупредить. Небезопасно.

Говорить получалось не без труда.

- Меня оставь, а её найди. Ты… понимаешь. Я знаю.

Кот повернулся и дернул хвостом.

И сказал:

- Мря!

Оставлять Дурбина он определенно не желал, а то и вовсе сделал вид, что понимать не понимает, чего от него надобно. Спорить у Никиты сил не было. И он сказал:

- Веди.

Стена.

Дверь.

Вот была только что стена, и вот уже дверь проявилась. Неказистая. И неприметная. Никита подозревал, что в обычном своем состоянии он её вовсе не увидел бы. А теперь вот увидел.

И обрадовался.

Если дверь, то куда-то она ведет. Глядишь и выведет.

Черныш царапнул дверь лапой, а Никита толкнул. Сердце обмерло: а ну как и она заперта? Но нет, дверь отворилась и беззвучно, выпуская в узкий коридор.

Стены.

Ступеньки.

И… надо дальше идти. Вверх или вниз?

- Куда? – спросил Никита одними губами. И кот ответил бы, но…

- Ты уверен? - в этом скрипучем голосе не осталось ничего человеческого.

- Совершенно, господин, - а вот Аверсина Никита узнал. – Он проспит ближайшие пару часов. А потом… потом… это… вообще обязательно?

- Что именно?

- Поймите, я не то, чтобы страдаю излишней сентиментальностью, но… мы все-таки вместе учились.

- И что?

- Наверное, ничего… он был неплохим парнем.

- Он все равно умрет, - ответили Аверсину сухо. И как-то так прозвучало, что Никита поверил. – Неаккуратное извлечение проклятья привело к запечатыванию энергетических каналов, при том, что энергетический центр функционирует нормально. В результате твой знакомый накапливает силу, но не способен её отдавать.

Никита положил руку на живот.

Сила?

Да, была. Где-то там, внутри.

- Он обладает внушительным резервом, который, ко всему, увеличился. Именно поэтому избыток энергии им пока не ощущается.

Никита выругался бы. Если бы не боялся быть услышанным.

- Он идеальный источник. Но если ты полагаешь, что не справишься…

- Справлюсь, - поспешил заверить Аверсин.

- Хорошо. Иначе госпожа была бы недовольно. Не стоит вызывать недовольство госпожи.

Никита опустился на пол и осторожно погладил кота. Вот ведь… выходит, что он все равно умрет? Не то, чтобы это удивляло. Проклятья… они такие. И Никита где-то подспудно ожидал пакости, но все-таки ожидать и знать – вещи разные.

Умирать не хотелось.

Совершенно.

И обидно было. Почему он умрет, а эти вот…

- Что мне делать теперь? – поинтересовался Аверсин.

- Разберись с кровью. Ты у всех взял?

- Почти. Некоторые девицы не явились, да и… там ребенок был. Она отказалась кровью делиться. А царица сказала, что не надо, что все одно дитя. Вот.

Прозвучало так, будто бы Аверсин жаловался. А может и вправду жаловался.

- Но и без того изрядно. Вот…

- Убери, - почему-то показалось, что нелюдь морщится. – Уничтожь.

- Вот просто так?

- Просто так.

- Но… но это же идеальный вариант! Молодые. Здоровые. Ты ли не сетовал, что найти таких непросто.

- Благословенные.

- Ты… и вправду в это веришь?

- А ты нет, человек?

И тишина. Долгая такая. Зато Никита отдохнул. И даже понял, куда ему идти. Наверх. Там, где говорили…

- Ну… я не знаю… однако… зачем упускать случай…

- Затем, что вы, люди, живете мало. И не понимаете, что есть силы, с которыми не стоит играть. Эти девицы молоды и здоровы, и в любом ином случае я бы воспользовался, что тем, что другим. Однако благословение… в отличие от тебя, человек, я ощущаю его. И весьма остро. Оно не просто существует. Оно способно уничтожить, если не меня, то мое потомство. А этого я допустить не могу. Иди. И сделай так, чтобы этой крови не стало.

- Я ведь не справлюсь с ним, верно? – шепотом поинтересовался Дурбин. – Конечно… куда мне. Не справлюсь. Но и уйти вот так… да… надо что-то делать. Надо…

- Мр… - Черныш потерся о ногу и задрал хвост, а потом решительно двинулся по лестнице. И что осталось Дурбину?

Следовать.

И подавить трусливую мыслишку… в конце концов, даже если он обречен, то все одно жить хочется. А чтобы жить, надобно бежать.

Разумно.

Он же…

Он остановился перед дверью, которая гляделась столь древней, что даже удивительно было, как вовсе уцелела она. Старые петли почти истлели, как и металл, покрывшийся толстым слоем рыжей коросты. Из-под двери высовывалась паутина, и она шевелилась, будто желая протиснуться дальше, поползти по лестнице.