Екатерина Лесина - Понаехали!

- Кота?

- Пожалуй… - Радожский опустился перед Бесом. – Было бы неплохо… интересные звери.

Может, и неплохо.

И звери интересные, правда, росли они тут не по дням, а по часам, то ли мир в том был виноват, то ли экология сказывалась. Однако вот меньше их не становилось. Но от так взять и одарить… надо сперва поглядеть на эту самую царицу.

Глава 37 Где речь идет о превратностях службы государю

Глава 37 Где речь идет о превратностях службы государю

…все друзья так и мечтают меня оженить. А все почему? А все потому, что люди в сущности своей не выносят, когда кому-то хорошо.

Из личного дневника боярина Сутомского, убежденного холостяка.

Ночь прошла на диво беспокойно.

Снились то обнаженные женские тела в облаках пара, то собственная жена, давно уже женой не являвшаяся, но глядевшая так, будто бы Мишанька самовольно в эти самые мыльни полез, то вовсе даже батюшка, грозившийся посохом по хребту протянуть.

То все сразу.

Еще привиделся Елисей, давече сидевший на помосте подле батюшки, пусть и не на троне, но на резном креслице с высокой спинкой. И далекий, разодетый нарядно, он сам на себя похож не был, но на невест потенциальных взирал с немалою тоской.

От этое тоски становилось и Мишаньке тоскливо.

Потом он будто бы вновь оказался в палатах царских, где, поставленный за Баською и подружкой её, и еще какими-то девицами, что на Мишаньку взирали с суеверным ужасом, вынужден был идти этим вот престранным порядком. Только теперь бояре, за столами рассевшиеся, Мишаньку завидевши, засвистели, затопали ногами, иные, особенно Медведев, и кидаться стали.

- Мужик! – заорал кто-то.

И поднялся гомон, от которого Мишаньке сделалось страшно-страшно. Он даже заплакал там, во сне, не способный объяснить, что не виноватый.

Получилось так.

И проснулся.

За окном солнышко вовсю светило. Пели птички, и Мишанька сел, силясь справиться со странной болью в груди, со страхом пережитым и вообще…

- Встала? – поинтересовалась соседка, которая по утру, румяная да простоволосая, гляделась вполне себе довольной жизнью. – Туточки поснедать принесли. Конечно, не как дома… у нас там Антошка кухарит. Вроде и мужик, да так кухарит, ни одна баба не сдюжит. Но ести можно. Молоко почти свежее, может, с вечерней коровы…

- Спасибо, - выдавил Мишанька, в постели садясь.

Голову ломило.

И шею.

И плечи. И вовсе по ощущениям, его экипажем переехали и не один раз.

- Туточки тебе еще сундука принесли. От ведьм. Я не трогала, - Баська ткнула пальчиком в угол комнаты, где возвышался огромный сундук, перетянутый железными полосами. – А там он вода…

Вода – это хорошо.

Мишанька выбрался из постели, кое-как потянулся, отчего внутри все захрустело и показалось даже, что еще немного и это нелепое тело развалится. Но нет, устояло. А вот как умылся – вода в кувшине была студеною – так и полегчало.

Во всяком случае, завтрак – простой, молоко, каша и какие-то пироги, явно вчерашние, - прошел в тишине и раздумьях. Причем думалось отчего-то обо всем и сразу.

О девках, на которых он честно вчера пытался не пялиться, но не получалось.

О том, что они, как узнают, - а узнают всенепременно – точно жаловаться станут. Или нет? Сразу драться полезут… и как тогда быть? Бить или не бить? Вроде и не хорошо, если бить. Нельзя. Но с другой стороны, Мишанька и сам ныне баба, и потому…

- С волосьями помочь? – вполне дружелюбно предложила Баська, глядя на него с какой-то непонятною жалостью.

- Если… не затруднит, - выдавил Мишанька, который искренне хотел бы эти вот космы, что вечно норовили спутаться, слипнуться и вовсе мешали, обрезать.

Он уже научился их расчесывать, но… косу плести?

Или косу узорчатую?

С лентами?

Пальцы на этакую работу тонкую у него не гнулись.

- Сиди уже, - махнула рукой Баська. – Да не дергайся, а то больно будет… мне еще когда нянюшка говорила, что волосы перед сном надобно шелковым рушничком протереть, а после чесать и на косу… а ты так легла… вот и спутались. Кто ж с такими волосами-то, не заплетши, ложится?

- Я, - буркнул Мишанька, давши слово, что все-таки острижет коротко.

Ведьма он или как?

- Я и вижу… не крутись… сення сказали, что день свободный. Вроде как нам в садочке погулять можно… ну я погуляю… боярыньки шептались. Горыня сказывала, что пойдут хоровод водить перед палатами царскими. И её кликали, а она отказалася. Злая сидит, что шершня.

- Шершня?

- Оса такая. Дюже великая. Ось, - Баська даже показала, каких размеров эта самая оса. И Мишанька согласился, что такие, если и бывают, то очень злыми быть должны. – Маланька, это подруженька моя, шепнула, что она еще со вчерашнего дня дуется. Хотя папенька ейный заглянул, хвалил, что, мол, славно она придумала на смотрины попасть. И что он перед царицей слово замолвит, чтоб пригляделась. Она еще злейшая стала…

С волосами Баська управлялась ловко. И почти не дергала. Во всяком случае, у самого Мишаньки расчесываться получалось куда как хуже. Не говоря уже про косы.

Коса вышла длинною.

- Рубаху он смени, а то взопрела вся. И надобно будет девке грошика дать, чтоб скоренько постирала. Мне-то еще сундука не прислали, а может, прислали, да только… я не ведьма.

- Возьми, что нужно, - Мишанька крышку откинул и поморщился. – Если подойдет…

- Не, - Баська головой покачала. – Куда мне… я ж не ведьма… батюшка прознает, что такой срам примерила, так живо за розгу возьмется.

- Это не срам, это мода, - возразил Мишанька, вытаскивая верхнее платье из полосатого поплину. Платье было изысканным.

И с вырезом.

С кружевом.

Ему такие прежде нравились. На жене от или на ком еще, а теперь глянул и замутило просто… с другой стороны, вчерашнее еще хуже. И мятое.

Но вот корсет он надевать не станет.

Обойдутся.

- Поможешь? – после недолгой заминки спросил Мишанька, хотя это простое слово едва поперек горла не встало. В прежние-то времена Гурцеев не стал бы просить о помощи.

Тем паче девку-купчиху, которая…

- Пожалуйста, - добавил он.

- А то… встань ровно… погоди, давай глянем, чего там есть… может, все-таки рубаха сподняя сыщется. А нет, то я могу батюшке отписаться, чай, не обеднеем… и все не понятно. У нас ежели кто гостюет, то к нему и служек ставят, для удобства. Помнится, в позатым годе у батюшки друг егоный останавливался, с женою да малыми. Так разве ж пожалели для них холопок? И сенных девок поставили, в помощь, а то ведь люди с дороги, небось, тяжко с одною нянькой управляться…

Под тихий какой-то убаюкивающий голос, Мишанька позволил и рубашку с себя стянуть, и новую надел, а после и платье, то самое, поплиновое.

Ленты.

Камушки.

Перчатки… перстеньки и браслеты. Какое-то кружево, которое само по себе. Чулки с подвязками, при виде которых Баська замолчала ненадолго, а после долго бормотала что-то про стыд и срам… и панталоны она разглядывала еще дольше чулок.