Эдвард Форстер - Гости страны Фантазии (Сборник НФ)

И вот что я услышал.

Компания, в которой я работаю, начал Линфилд, заказала машину одной фирме в Блэкли, и меня послали туда проверить, делается ли там именно то, что нужно. Оказалось, совсем не то. Хотите поподробнее узнать об этой машине? Я думаю, нет. В общем, они напороли не так уж много, но вполне достаточно, чтобы мне пришлось сидеть в Блэкли, наблюдая за тем, как они это исправляют. Так что в дополнение к блэклейской электротехнической компании мне пришлось терпеть и Блэкли. Забыл сказать, что это было в ноябре прошлого года.

Вы знаете Блэкли? Да? Ну так вот, человеку, попавшему в этот городишко, хочется как можно скорее выбраться оттуда. Особенно в ноябре прошлого года, когда лило как из ведра, а если солнце и выглядывало, я его не заметил. Такой город можно было построить только в наказание самим себе. Блэкли всегда был рад самому темному и дождливому ноябрьскому дню. Утром, когда я вставал, было еще темно, а часам к четырем пополудни темнело снова, и все это время шел дождь. Даже если вы куда-нибудь заходили, опускали шторы и включали свет, вы не замечали, чтобы стало светлее. Вначале я думал, что у меня неладно со зрением.

Я остановился в гостинице рядом со станцией; из ее окон открывался прекрасный вид на железнодорожные подъездные пути. В ней тоже было темно и сыро. Я трижды менял номер, думая найти что-нибудь получше, но безуспешно. Ели мы в кафе, где стояли буфеты, горячие блюда подавались под колпаками, а на столах были графины с уксусом и маслом, ножи и вилки, рассчитанные по крайней мере на жареного быка, но нам никогда не предлагали жареного быка, а только несколько жалких кусочков мяса и щедрые порции вываренных овощей. Обслуживал нас старый официант с синим от болезни сердца лицом и две кислые официантки: одна была длинная и тощая, другая — маленькая и толстая, и обе относились к нам крайне враждебно. Довольны они бывали только тогда, когда могли ответить, что того-то «нету» или что вы пришли слишком поздно и все уже кончилось. Население гостиницы составляли коммивояжеры, все пожилые, невезучие и недостаточно смышленые, чтобы разъезжать в автомобилях и не ночевать в блэклейской железнодорожной гостинице. После ужина они обычно сидели в мрачной дыре, которая называлась гостиной, и писали отчеты с объяснениями, почему им не удалось получить никаких заказов. Внизу в баре было не лучше. Все посетители или перешептывались с серьезным видом, или просто сидели, уставившись в пустоту. Глядя на них, вы начинали думать, что только что умер какой-то очень важный человек.

Я не говорю, что таким был весь город, но мне так казалось. Темный, сырой и унылый. Делать нечего, пойти некуда. Я вовсе не ожидал найти здесь две мили неоновых огней и атмосферу большого города. Мне и раньше приходилось жить в маленьких городках, — а Блэкли, кстати говоря, был не такой уж маленький, тысяч семьдесят пять, я думаю. Но для меня в нем не было ничего, кроме этой машины, которой я любовался каждый день на заводе блэклейской электротехнической компании. Тем, кто жил здесь давно, Блэкли, наверно, казался вполне приличным городом, но для человека со стороны, вроде меня, это был живой труп. Если здесь кто и веселился, то лишь за закрытыми дверьми. Конечно, были кое-какие развлечения плохонький водевильный театрик, три-четыре кинозала, кафе, где сидело много молодых ребят в одежде, распространявшей испарения, и большой аляповатый бар, где целая толпа бледных пожилых проституток в ожидании клиентов слушала слепого пианиста. Как-то раз я пошел с одной из них, но, даже приняв порядочную порцию джина и виски, не смог этого выдержать и сказал ей, что мне надо идти встречать ночной поезд. В действительности меня встретил — и это было не так-то приятно — лишь номер в железнодорожной гостинице, холодный, как организованная благотворительность. Я пошел бы встречать кого угодно с какого угодно поезда — просто ради разнообразия. В будни бывало скверно, но по воскресеньям — еще хуже. Если меня когда-нибудь отправят в ад, там не будет пламени, серы и рычащих дьяволов, а лишь железнодорожная гостиница в Блэкли и мокрое ноябрьское воскресенье, которому нет конца.

Знаю, что вы думаете — что я относился к городку с предубеждением, никогда не пробовал найти в нем что-нибудь привлекательное. Но это не так. Очевидно, мне не повезло. Ребята на заводе со мной ладили — в конце концов, я представлял крупного заказчика, в котором они были очень заинтересованы, — но, когда мы старались найти общий язык, у нас это не получалось. Двое из них, с которыми я чаще всего сталкивался по работе, Баттеруорт и Доусон, славные ребята моего возраста, водили меня к себе домой, кормили обедом или ужином, знакомили с какими-то соседями, заставляли рассказывать о Канаде, включали телевизор, устраивали бридж. Они старались, как могли, и их жены тоже, но все без толку, потому, может быть, что к этому времени я чувствовал себя таким чертовски одиноким и чужим, что хотел уже большего, чем имел право ожидать. Между ними и мною все еще была стена, и я не мог ее разрушить. Если я пытался сойтись с ними поближе, они отступали. Это было похоже на визит в дом, где все чем-то обеспокоены — то ли болезнью, которую хотят от вас скрыть, то ли обручением дочери, которая влюбилась в неподходящего человека; они очень любезны и делают, что могут, но по-настоящему им не до вас. И я уходил, чувствуя себя еще более чужим, чем когда переступал порог их дома. И все-таки даже тогда — скоро вы поймете, почему я говорю даже тогда, — мне казалось, что такие люди, как Баттеруорт и Доусон, могли бы стать мне настоящими друзьями, если бы только удалось убрать эту стеклянную стену.

Я не волокита — я вам уже говорил, что один раз женился и рад был выбраться из этой истории, — но ведь вполне естественно, в особенности когда человеку так одиноко и тоскливо, искать женщину, которая могла бы тут помочь. И дело здесь не в одном сексе вопреки ходячему мнению. В близости с женщиной есть нечто большее, хотя и секс, конечно, должен занимать свое место. Итак, я познакомился с одной молодой женщиной: она работала на каком-то другом заводе, но случайно проходила по заводу блэклейской электротехнической компании, когда я был там. Ее звали Мэвис Гилберт, это была высокая темноволосая женщина лет тридцати, с красивым профилем, и вообще было в ней что-то такое приятное и спокойное. Я раза два сводил ее в кино, потом мы встретились и немного выпили, а однажды она пригласила меня к себе поужинать. Но и это не решило дела. Все стало еще хуже. Был какой-то парень, которого она не могла позабыть, и стоило ей выпить рюмочку — другую или расчувствоваться после сентиментального фильма, как она уже и не старалась забыть его. Ровно в десять тридцать глаза у нее делались как у потерявшегося щенка. Наверное, она пошла бы на связь со мной, если бы я настаивал, но я знал, что это было бы не слишком весело, — только неловкость, и извинения, и тихие всхлипывания потом, после того как я уйду; поэтому я не неволил ее, что должно было принести облегчение ей, но не принесло его мне. В общем, оттого, что она была славной девушкой, которая заслуживала счастья, но не была счастлива, чувствовала, что начинает увядать, но ничего не могла с этим поделать, мне стало еще хуже; на третью неделю я прекратил эти встречи и убивал вечера, мешая крепкие напитки с легким чтением. А дождь все лил, и солнце, насколько можно было судить, совсем потухло. Иногда я даже не знал, жив я или умер.