Руслан Белов - Сердце Дьявола 2

– Ты только что убил Баламута, настоящего Баламута... – и, потеряв сознание, уронил голову на пол.

– Он правду говорит, – обернула Клеопатра заплаканное и окровавленное лицо к Бельмондо. – Это был Коля...

– Врешь сучка! – заорал Борис, уже почти поверив. – Копы вы все сраные, копы! Покажи мне его ногу! Ногу Худосокова покажи!

Клеопатра испуганно привстала, и Бельмондо увидел, что у Худосокова по колено оторвана нога. И он закричал:

– Протез где? Где протез? У настоящего Худосокова должен быть протез!

– Не знаю... Забросило, наверное, куда-нибудь, – и побежала глазами по комнате в поисках протеза. Бельмондо сделал то же самое и, не обнаружив, искомого, нажал на спусковой крючок.

Спустя несколько минут Борис стоял в погребе, рассматривая часть искусственной стопы с одним сохранившимся большим пальцем из розовой гибкой пластмассы. Это она пролетела у него над головой после взрыва последней мины. "Здорово сделано, – проговорил он, чтобы ни о чем не думать. – У меня настоящий палец похуже выглядит".

Протез нашелся. И Бельмондо понял, что убил не копов, а убил друга Николая, убил врага Худосокова и убил просто Клепу. И что именно это от него требовалось, и именно для этого его натаскивали, ожесточали сердце, приучали без раздумий убивать... Чтобы он мог убить всех.

– Да, дорогой, – услышал он голос Стефании, – именно для этого. Ты получился просто здорово. И сделал все здорово. И если бы не этот дурацкий протез (как я о нем забыла?), мы бы с тобой еще поработали. Здесь столько работы... Охрану толковую набрать, вышколить, порядок в округе навести... Но теперь ты не нужен – знаешь слишком много. Убей себя сейчас же!

– Мавр сделал свое дело, мавр может умереть? – убийственно ухмыльнулся Бельмондо, обернувшись к "трешке" и увидев над ней висящую в воздухе девушку в своем обычном обличье.

– Да, милый. Твое место в аду. Навечно. Давай, вложи дуло автомата в рот и жми курок – бах и готово! Ты же друга лучшего убил, и теперь жить не сможешь.

– Не-а! – покачал головой Бельмондо. – Убивать себя я не буду. Не приучен-с.

– Вот здорово! – радостно воскликнула девушка.

– Что здорово? – удивился Борис.

– А я так и думала, что ты не станешь себя убивать! Ты же герой, а настоящие герои самоубийства не приемлют. И кое-что предусмотрели, – и, обернувшись, стрельнула глазами за спину Бельмондо.

Бельмондо обернулся, и время для него застыло навсегда: на пороге Погреба стоял непроницаемо серьезный Чернов. В руках у него была двустволка шестнадцатого калибра, и из нее прямо в сердце Бориса вылетали два жакана.

До перехода В3/В4 оставалось целых три часа. "Трешка" напряженно работала, и будущее ее выглядело весьма привлекательным.

– Вот, сын мой, и пришла тебе пора показать, как ты меня любишь, – услышал я в середине ночи накануне 18 августа.

– А что мне делать? – моментально вскочил я на ноги. – Приказывай.

– Копы захватили Нулевую струну, одну из важнейших моих систем. Твои друзья уничтожили всех, кроме одного, уничтожили и погибли от его рук. Пойди и убей негодяя, убившего твоих друзей.

И я оказался на самой верхушке Кырк-Шайтана. И услышал голос:

– Иди в Погреб. Немедленно. И будь осторожен – не напорись на растяжку.

– Сколько у меня времени?

– Иди как можно быстрее.

И я пошел. Добравшись до винтовой лестницы без приключений и никого по дороге не увидев, я осторожно спустился в комнату перед логовом "трешки". И увидел там двух "худосоковых" и Клеопатру. Убитые, они плавали в озере крови.

Кровь на глазах прибывала, переливаясь через два тела, лежавшие друг на друге в дверях копохранилища. Одно из них, нижнее, принадлежало настоящему Баламуту (не копу – я сразу почувствовал это), другое – неизвестному мне мужчине.

Едва совладав с предательской дрожью в руках, я обернулся к трупам Клеопатры и Худосокова. Глаза мои не задержались на мертвых, их притянула двустволка шестнадцатого калибра, прислоненная к стене. Я подошел, с божьей помощью переступая через растяжки, взял двустволку в руки, осторожно переломил и увидел, что оба ствола заряжены. Вынув один из патронов, узрел на гильзе букву "Ж"; удовлетворившись этим, кивнул сам себе.

Когда я взводил курки, в погребе кто-то заговорил. Прислушавшись, понял, что говорит Бельмондо, коп-Бельмондо, и говорит сам с собой.

"Сошел с ума", – догадался я и, взяв ружье на изготовку, пошел к нему, опасливо ступая по своим следам в загустевшей луже крови. Бельмондо стоял лицом к "трешке", доверху заваленной кровоточащими трупами, и быстро-быстро говорил ей:

– Что здорово? А мы так и думали, что ты не станешь себя убивать! Ты же герой, а настоящие герои самоубийства не приемлют. И кое-что предусмотрели. Прощай милый!

Сказав последние слова, коп-Бельмондо резко обернулся ко мне. И тут же упал навзничь, опрокинутый двумя моими жаканами, ударившими в самую середину груди...

Отбросив в сторону ненужную уже двустволку, я подошел к нему. Он лежал на трупах двух "софий", уже посеревших лицом. Их волосы обрамляли голову Бориса золотым нимбом. Я присел и всмотрелся в глаза товарища. Да, товарища – никаких сомнений в том, что я убил любимого друга, в моей душе не было.

Я ничего не чувствовал – внутри меня образовалась холодная мрачная пустота, и вместо глаз у меня были дупла, и сквозь эти дупла моя пустота выливалась наружу, выливалась и растворяла все, что не было черным.

В глазах Бориса – мертвых, застывших – светилась благодарность. ОН молчал, и мне стало ясно, что я молился не Богу, а "трешке". Молился ей, и выполнял ее волю. И, окруженный трупами, среди которых были трупы любимых мною людей, я впервые за несколько дней задумался. Вернее, не задумался, а дал выплеснуться мыслям, загнанным в подсознание. И сошел с ума. Сошел с ума, потому что, когда ОН, наконец, прорезался и приказал мне идти наверх и немедленно приступить к работе в качестве начальника охраны Центра, я не подчинился, а занялся минированием "трешки".

Я понимал, что, уничтожив "трешку", я, может быть, обреку на гибель своих детей, родителей, близких. И шесть миллиардов людей и мириады мыслящих во Вселенной существ.

Я понимал это, но продолжал обкладывать ее взрывчаткой, потому что решил: если все так получилось, то пусть все рассудит Бог, а не машина.

Выбравшись из Погреба, я дернул за веревочку, прикрепленную к чеке гранаты. Когда из лаза пыхнуло пылью и взрывными газами, посмотрел на часы.

И увидел, что до полудня 18 августа остается около часа.

И что на запястье алеет каверна размером с горошину.

Она росла.

Я усмехнулся и решил приготовиться к смерти. Вымылся в душе, переоделся в чистое белье (оно нашлось в предбаннике), прошел в кают-компанию, сел на свое обычное место. Посидев, оглядывая мертвое без друзей помещение, залег на стол, покрытый круто накрахмаленной скатертью, закрыл глаза и попытался ни о чем не думать.