Сенкия Сияда - В Школе Магии Зарежья

— Н-но... н-но ... н-н-но... — заикаясь, пытаюсь вразумить ее я. — А как же книг-ги, ик, современные способы воспи-пи-тания? Ведь... это же не ваши методы! Варварские методы!

— Не варварские, а ВарвАрские! — умно подсказывают со стороны, а я даже не могу отвести взгляд, чтобы запомнить обидчика — пялюсь на покачивающуюся петлю полотенца.

— Так, ну уж если такие методы не помогают, тогда приходится по старинке! — возражает мне Агриппа Дбарровна и как-то безмятежно пожимает плечами — мол, уж не обессудь, подруга. Пособие по повышению культуры подрастающего поколения выпадывает из моих дрожащих рук, я бегло осматриваюсь в поисках выхода, и с обречением понимаю, что заперта в тупик.

— Я буду жаловаться! — неуверенно пищу я и, допятившись, распростертая вжимаюсь в угол между стеной и стеллажом. Дальше, как в замедленном времени.

Агриппа Дбарровна заносит полотенце. Я нелепо прикрываю голову руками, до невозможности вжимаюсь в угол, едва ли не просачиваясь водицею между страницами стоящих на стеллаже книг. А потом...

Вообще, я потом разузнала — ножка на том стеллаже шаталась давно, вот только плотник все не шел. Поэтому и виноват во всем он. За мной вины ну элементарно никакой не было. Я явилась жертвой пошлого стечения обстоятельств.

...А потом одному предплечью неожиданно стало как-то свободнее, будто даже пробежался вольный сквознячок; раздался издевательский скрип рассохшегося дерева, и прошла еще целая вечность, прежде чем я осознала, что происходит, и честно попыталась остановить процесс. Однако успела схватиться лишь за корешок какой-то из книг, когда заставленный до верха деревянный стеллаж, издав стон раненного животного, вдруг опрокинулся на другие стеллажи. А те, разгоняясь, в свою очередь, взялись по очереди ронять своих соседей, будто стадо неповоротливых умрунов, окончательно убивая последние мои особо стойкие надежды на полюбовное разрешение библиотечного конфликта.

Когда стих грохот, я осталась стоять с книгой в руках и оглядывать последствия.

Ошарашенные боевики и библиотекарша стоят рядом. Вдалеке теперь стали видны другие читатели, в такой ответственный момент тоже стоявшие.

— Там никого не задавило? — произнес кто-то голосом, похожим на Агрипп Дбарровин, только каким-то бесцветным.

— Нет, — ошеломленно мотает головой один из других посетителей, находящихся в других частях библиотеки, до того скрытых предметами обстановки, но теперь отлично обозревающихся.

— Х-х-х, — я пытаюсь что-то сказать, кажется, я хотела извиниться, но через стиснутую глотку прорвалось только мерзкое стороннему уху сипенье.

Привлеченная странными звуками, Агриппа Дбарровна впивается в меня по-орлиному пронизывающим взглядом. Потом ее взгляд сползает чуть вниз и застревает там, как копье в глиняном отвале. Выражение лица библиотекарши — отсутствующее, как у коровы, только что дожевавшей последнее сено из корыта, уголки губ краешками коромысла опущены. Я обращаю внимание на добытую книгу, которую, оказывается, судорожно сжимаю перед собой с двух сторон, будто шею врага. Поворачиваю обложкой к себе, как если оконную створку открываю. Скандально известный радикальностью приводимого мнения и живописаниями рекомендуемых видов наказаний, труд политического теоретика-аналитика Жебща Цибоки имел громкое, брызжущее патетикой название.

«Враг народа — кто он?»

И, глядя, как калейдоскоп эмоций изменяет лицо Агриппы Дбарровны, по новой осматривающей хаос, цепко пленивший округу, я поняла: обложечный вопрос — отнюдь не риторический.

Через полминуты меня уже в библиотеке не было.

— Кто же знал, что она именно сегодня заклинания укрепляющие обновляет! И именно поэтому вытащила свое дражайшее на главный стол. Ну, подумаешь, смахнула случайно мешком... — я глядела в стену, а передо мной заново разворачивались трагические события. Разбитая мною только что ваза была дорога. Не только сердцу некой злобной тетеньки, но и вообще. Коллекционершей она была заядлой и весьма гордилась подобранными ею экспонатами (и не одними лишь вазами, ее интересы простирались весьма далеко; а некоторые были откровенно неприятными). Часто устраивала экспозиции и выставки, на которые зазывала всех желающих. Последнее она делала с таким фанатизмом и в таких безлюдных темных коридорах, что некоторые преподаватели предпочитали не связываться и на всякий случай приходить, чтобы не попасть в черный список проигнорировавших личное приглашение. И ученичков со своих лекций приводили, я подозреваю, чтобы, если что, реальными жертвами неуравновешенного (ну что ты будешь делать — прямо как у оборотня!) характера падали они.

Вазы были ее особой гордостью...

Каждая со своей историей, красотой, дивными изгибами, часто даже некоторыми магическими веселушками — на одной, например, кажется на той, что гибла еще в прошлом году, были интересные сменяющие друг друга пейзажи. И с особой стоимостью... Вот только беда — после магического восстановления из осколков (а любая экспертиза оное доказывает на раз плюнуть, да даже на глаз зачастую видно) эта стоимость снижается в десяток раз. И веселушки тоже больше не работают.

Так она написала бы табличку, что ли, какую, дескать, вовсе не очередная это экспозиция, как обычно (уж там-то, поди, экспонаты раз по десять на дню роняют, каждую штуку!), а мол, осторожнее с хрупким, тронет кто — убью, ну, или еще как подоходчивее. Эх! Вот если бы я прошла на шаг дальше; а уж если б я еще и мешок взвалила чуть менее размашисто или маленечко попозже!

— Вот бы я тогда локтем на дернул! — Сматий прямо выдал мысль, созвучную моим. Даже думать не хотелось, сколько бы я еще прожила, если бы Сматий вовремя не подвернулся.

— А ты будто знал, когда меня в коридоре вылавливать! — уважительно заметила я.

— Знал, — вяленьким кивком подтвердил парень.

— Откуда? — удивившись, спросила я.

— Дак, — дергано пожал плечами Сматий.

— А-а-а! — протянула я догадливо. — Прорицатель же!

Сматий тревожно вздохнул.

— Ну-ну? Время, значит, подглядывал? — хитро прицокнула я. Я знала, что неконтролируемые, безнадзорные процессы предсказания, особенно проводимые хиляками-младшекурсниками, их педагогами порицались, ввиду высокой вероятности дурного воздействия на психику (впрочем, несмотря на такие их запреты и прочие усилия, среди других факультетов прорицатели все равно носили неофициальный статус сумасшедших).

— Не время, вазы — смотрел, вдруг что еще с ними случится.

— И меня увидел?

— Вазу разбитую. Зеленую такую, с розовой блямбой. Осколки вообще мелехонькие, — на этих его словах мне еще немного подурнело. Описанная вещуном ваза совпадала с укокошенной мною один в один. Только не блямба это на ней была, вроде, а роза стилизованная. — Тебя-а?... Ай! Да разве я... это... Я все ждал, когда за мной явятся, а потом тебя вот заметил.