Владислав Отрошенко - Наряд Мнемозины

— Представление начинается! — донесся бас дрессировщика.

Уриил оглянулся и увидел подсвеченный прожекторами, расписной шатер, возвышавшийся на отроге.

— А вот и цирк наладили! — радостно воскликнул кавалер. — Пойдемте смотреть.

— Я не хочу, — возразил штурвальный. — Мы с Аделаидой Ивановной искупаемся, а ты, Арнольдик, сходи посмотри и возьми с собой Уриила.

— Как знаете, Демиург Александрович. Пойдем, дружочек. — Кавалер схватил мальчика за руку, и они поднялись к шатру.

У входа стояла дворничиха. Ее панцирь был покрашен серебрянкой, алебарда увита цветами. Завидев зрителей, она (дрессировщик, видимо, ее научил) поклонилась и отодвинула брезентовый полог. Арена была наполовину закрыта фиолетовым бархатным занавесом с пришитыми к нему тряпичными звездочками, другая ее часть была украшена какими-то странными декорациями: она была посыпана мелкими камешками, кое-где торчали проволочные кустики с картонными листочками и деревца с кривыми стволами и ветками, обмотанными гофрированной бумагой, повсюду возвышались ребристые валуны, покрашенные черной и серой краской и сделанные, по-видимому, из папье-маше: к некоторым из них были приклеены плюшевые зеленые лоскуточки, изображавшие мох; в воздухе болтались, подвешенные на ниточках, стеклянные жучки, они вспыхивали наподобие светлячков, но только значительно ярче; чуть пониже светляков висели (тоже на ниточках) алые угольки, состряпанные из фольги и подсвеченные изнутри электрическими лампочками; возле занавеса стояли какие-то громоздкие приспособления в виде пушек и мельниц.

— Подожди меня здесь, — сказал кавалер и, посадив Уриила на стул посреди декораций, исчез за занавесом. В цирке не было слышно ни единого звука, весь шатер был наполнен мягкой завораживающей тишиной. Два небольших прожектора освещали безмолвную арену, скрестив голубые лучи напротив занавеса. Вскоре в одном из этих лучей появился кавалер. Он был в своем орденском одеянии, которое Уриил до этого видел на нем лишь однажды: перед самым отъездом на море кавалер примерил его в гараже, покрутился в нем с полчаса, пока штурвальный подтягивал какие-то гайки в моторе, потом сложил в сундучок; тогда он в этом наряде выглядел нелепо, теперь же все сидело на нем изящно — и ярко-красный толар, и пурпурная мантия в золоченых крестах и искрах, и красная шляпа с огромными полями, опушенная беличьим мехом, и даже сапожки из красного же сафьяна. На груди кавалера висел на плоской цепи его орденский знак — отлитая из золота шкура барана с мертвой головкой и с ножками, на которых сверкали алмазные копытца.

Кавалер прошелся по арене, с бесцеремонностью и ловкостью опытного конферансье зафутболил под купол чей-то высунувшийся из-под занавеса парик и развязно поклонился публике.

— На-ачинаем наше представ-ление! — энергично выкрикнул он. — «Чудесное Воскрешение»! Музыку!

На арене все зашевелилось: затрепетали карточные листочки, затряслись тряпичные звезды, стеклянные светляки сдвинулись с места и начали носиться над валунами и проволочными кустиками, алые угольки взмывали под купол и снова опускались вниз, звуки громкой бравурной музыки придавали этому беспорядочному движению некоторую стройность.

— Незабвенный Автомобиль на сцену! — скомандовал кавалер.

Эквилибрист и дрессировщик медведей быстро вынесли из-за занавеса плоский фанерный контур машины на длинных палках, которые, как и вся фанерка, были покрашены в вишневый цвет (этой же краской была небрежно замазана и фигурка ангела, на скорую руку вырезанная из картона и прибитая гвоздями к капоту). Едва они успели установить на арене эту декорацию, как кавалер, размахивавший в такт музыке коротенькой шпагой, погнал их за другими.

— Пирамидальные Тополя! — выкрикивал он. — Дорожные Столбики! Холмики! Прудик! — Музыка играла все быстрее и быстрее. — Стояночки! Бабочек! Чудный Лужок! — командовал кавалер, и все, что он требовал, выносилось с немыслимой быстротою: стеклянное, фанерное, картонное, пластмассовое, ватное, целлофановое. — Пальмочку и Кипарис, скорее! — не унимался рыцарь. — Теперь Ресторанчики! Тучки! Дорожные Знаки! Довольно! — крикнул он наконец.

Бравурная музыка стихла, прохрипев напоследок одной, замешкавшейся трубой, и уступила место неторопливому баяну.

— Поехали, — сказал кавалер, легонько взмахнув шпагой.

Эквилибрист и дрессировщик вновь подхватили вишневую фанерку и принялись с нею бегать между декорациями. И они не только таскали фанерку с места на место, но и разыгрывали в лицах различные сценки: то объяснение с регулировщиком, то обед в ресторанчике, даже то, как они голосовали на луговой дороге, они разыграли подробно и с большим воодушевлением. Когда же все это было исполнено, кавалер распорядился выключить прожекторы. Несколько минут в цирке было тихо; стеклянные жучки и алые угли сияли в темноте, но света от них было мало, чтоб разглядеть бесшумно двигавшиеся по арене фигуры. Одна из них прошептала возбужденно (Уриилу показалось, что это был голос дворничихи):

— Давайте море, черт побери!

— Сейчас, сейчас, моя госпожа, — ответила другая, — уже готово!

Под куполом заиграл рояль, зажглись прожекторы. Кавалер, улыбаясь публике, стоял перед занавесом с поднятой вверх шпагой.

— Прошу внимания, — сказал он (рояль затих). — Море!

Из пушек с грохотом вырвались разноцветные огни салюта, из мельниц посыпался фейерверк, под куполом, заглушая друг друга, грянули одновременно и баянисты, и духовой оркестр, и спохватившийся рояль, из-за сереньких валунов вышли, танцуя под музыку, павлины с распущенными хвостами. Бархатный занавес поднялся, и Уриил увидел ночной небосвод, луну и темную, простиравшуюся до самых низких созвездий, бездну — только по призрачному блеску каменных островков и сиянию лунного пятна вдалеке можно было догадаться, что это море. И оно было настоящее, несмотря на то, что дрессировщик медведей, прятавшийся за кулисами, беспрестанно крутил рукоятку, отчего на переднем плане двигались, вырезанные из картона и выстроенные в несколько рядов, голубые с белыми гребнями волны.

Все механизмы работали слаженно: пушки не переставали салютовать, мельницы крутились, над валунами летали светлячки, но кавалер был явно чем-то недоволен. Он бегал по арене и что-то кричал дрессировщику, усердно трудившемуся за кулисами. Но тот его не слышал в грохоте музыки и салюта, пока кавалер не догадался взять рупор, стоявший на тумбочке под гипсовым деревом.

— Гедеон, подлец! Чем ты там занимаешься?! — завопил он. — Брось крутить эти дурацкие волны! Где Милые Образы Родителей?! Немедленно их на сцену!

Дрессировщик выскочил из-за кулис, промчался через всю арену, повалив на ходу деревья, и выбежал вон из шатра. Назад он вернулся под звуки марша; чеканя шаг так, что галька вылетала из-под его сапог, он нес под мышками штурвального и Аделаиду Ивановну.